Фрося
Шрифт:
почти вместе с рёвом пролетающих самолётов, вместе с грохотом бомб и
снарядов, ведь граница была совсем рядом. Уже на второй день сначала войны
Степана призвали в армию.
Он собрал вещевой мешок с провизией, покидал туда кое-какие личные вещи,
прижал к груди Стасика, и уверенно заявил Фросе:
– Скоро вернусь с победой, ты меня жди, может, получится нам наладить жизнь
по иному...
Фрося вздохнула:
– Нет, Стёпа, что-то мне в это слабо
осени уйду в деревню, у меня же там есть домик и даже коровка.
Стасик и я окрепнем, соберу урожай с огорода и уйду, а твоя мать пусть
поживёт здесь до твоего возвращения...
– Фрося, не дури, к осени я думаю, что война уже закончится, я вернусь и мы
заживём на зависть всем.
Ты, мне ещё нарожаешь парочку деток, я же мужик справный, работящий, в
меру пьющий, может быть, и любить тебя научусь...
Неловко притянул к себе жену, поцеловал в лоб,
и пошагал к месту сборного пункта.
А уже через несколько дней к центру города по булыжной мостовой
промчались с грохотом немецкие мотоциклы, и через несколько минут над
крышей здания горкома партии, вместо красного полотнища затрепетал на
ветру флаг с фашисткой свастикой.
Как и большинство жителей города, Фрося сидела в своей избе объятая страхом
и неизвестностью, вздыхала и вытирала подступившие слёзы. Она оплакивала
не уход Степана на войну, с которой он может и не вернуться,
а свою горькую долю, детство в вечной нужде, юность на чужих подушках и
замужество с нелюбимым человеком. а теперь осталась одна с ребёнком в
объятом страхом городе без родни, без друзей и только с горечью
недолюбленной и недолюбившей.
Тем временем жизнь в Поставах входила в определённое русло: всюду
расклеивались листовки, в которых сообщалось, о том, что коммунисты и евреи
должны были сдаться специальным службам, а тех, кто прячется, население
обязано выдавать, и за это
Было обещано материальное вознаграждение, а в случае скрытия таковых,
виновников ожидал расстрел.
А в других листовках был призыв к молодёжи - к неженатым юношам и
девушкам, о том, что они обязаны зарегистрироваться на бирже труда для
отправки на работы в Германию.
А ещё, что набираются здоровые и молодые мужчины в полицию для
содействия германским властям...
Стало известно, что уже расстреляли несколько коммунистов выданных
пособниками фашистов, а таких нашлось немало среди жителей ещё недавно
польского города.
А затем дошла весть, что всех проживающих в Поставах и в ближайших сёлах и
местечках, не успевших
Меира.
У Фроси заныло сердце в предчувствии беды, а ещё ей соседки сообщили, что
туда и приблизиться невозможно, вокруг наряды полиции дежурят.
Глава 7
Однажды поздним вечером, когда уже стемнело и вступил в силу
комендантский час, Фрося услышала негромкий стук в калитку дома. Сердце
у молодой женщины подпрыгнуло и бешено заколотилось. Никто и никогда в
такое время к ней не приходил. Раздираемая страхом и любопытством, тихо
приблизилась к калитке и спросила шёпотом:
– Кто там?..
И сквозь тонкие деревянные жерди она услышала тихий, почти забытый и
такой любимый голос:
– Это я, Алесь...
Фрося быстро отвернула щеколду и, открыв калитку, тут же оказалась в
объятиях молодого человека, почувствовав на своих губах его горячий
поцелуй. Она понимала, что нужно отстраниться, что не имеет права
отвечать на эти жаркие поцелуи, но ничего не могла с собой поделать. Не в
силах противиться губам и объятиям любимого человека, Фрося сама всё
плотней и плотней вжималась в тело Алеся.
Наконец, они оторвались друг от друга, вдвоём порывисто дыша. Фрося
взяла Алеся за руку и потянула за собой в избу, приложив свой палец к его не
остывшим ещё от поцелуев устам. Они вошли в дом, Фрося закрыла двери на
все запоры, и между ними образовалась пропасть. Молодые люди смотрели
влюблёнными глазами друг на друга и не могли произнести не слова.
Вдруг за дверью спальни заплакал ребёнок. Фрося порывисто открыла
дверь комнаты, взяла на руки сына и вышла в горницу к Алесю:
– Фросенька, я всё знаю, мне дядя всё рассказал о тебе. Он умолял меня не
ходить к тебе, но я не мог не придти. Я люблю тебя и не представляю больше
жизни в разлуке. Я не имею никого права осуждать тебя, что ты не
дождалась меня. Да и как можно осуждать, когда надо каяться. Сам я во всём
виноват, а вот простишь ли ты меня и позволишь ли любить и оберегать тебя,
зависит только от твоего слова.
Фрося показала жестом присесть ему на лавку возле стола, а сама присела
напротив и продолжала молчать. Ребёнок на руках был как щит от любимого
и самой себя.
Алесь после затянувшейся паузы продолжил:
– Дядя преднамеренно отправил меня в Варшаву, чтобы разлучить нас с