Фургончик с мороженым доставляет мечту
Шрифт:
– Не откажусь от помощи, – ответила Сольвейг. – Надолго ли вы к нам?
– Зависит от того, как пойдут дела и смогу ли я найти недорогой ночлег.
– У меня наверху есть свободная комната, вы можете остановиться там.
– Прекрасно! Только скажите мне: почему я должен остерегаться вас и что хотел украсть тот человек? Не похоже, чтобы он прельстился вашей выручкой.
Ветер снова заговорил. Ворвался в разбитое окно, леденящий душу и тело, шальной, пьяный, свободный, запутался в волосах Сольвейг и принялся шептать что-то о переменах, штормах, бескрайних морских просторах. Червонный валет и пиковая дама, склеившись, будто
– Видите ли, я торгую не только мороженым.
Даниэль склонил голову набок и прищурился, изучая ее лицо.
– Я продаю вечную жизнь в обмен на заветные мечты. Тот человек, Тодор, хотел украсть свою.
Крупная рыба
Ночью Сольвейг слышала дождь. Капли ударялись о крышу, бились в стекла, стекали по водосточной трубе – нельзя представить лучшей музыки для разморенного солнцем города. Дождь убаюкал ее, как мать баюкает в колыбели дитя, и Сольвейг увидела сон – роскошь, которой была лишена уже много лет. Она летала над беспокойным морем, оно бурлило, исторгая пену, и в этой пене мелькал плавник. Он ускользал, прячась в сизых волнах всякий раз, стоило подобраться ближе. Сольвейг пыталась ухватить его, но на пальцах оставались лишь брызги.
Проснувшись, она долго лежала в постели. На сердце было неспокойно. Северный ветер, возвестив о грядущих переменах, убрался восвояси, и теперь за окном висели неподвижные тучи. Выбравшись из-под одеяла, она осторожно опустила ноги на пол. Приятный холодок паркета вернул в реальность. В надежде, что новый постоялец еще не проснулся, Сольвейг завернулась в халат и направилась в уборную – это благо технического прогресса нравилось ей больше прочих.
Даниэль ничего не сказал в ответ на ее признание. Не рассмеялся, решив, что это шутка, не назвал Сольвейг сумасшедшей и не стал задавать вопросы. Она видела отражение сомнений на его лице, но в глубине души знала – однажды он непременно поверит. Карты не могли солгать.
Сольвейг ненадолго замерла возле гостевой комнаты, но так и не услышала ни звука, кроме урчания мотора [7] , доносящегося с первого этажа. Внезапно дверь в конце коридора, та, что вела в уборную, распахнулась, и на пороге появился Даниэль. На нем не было ничего, кроме полотенца, обернутого вокруг бедер. Капли воды блестели на шее и груди, расчерченной множеством мелких шрамов у самого сердца. Во рту у Сольвейг пересохло.
Заметив ее, Даниэль покраснел и неловко провел рукой по мокрым волосам, откидывая их со лба.
7
Имеется в виду мотор холодильника. В начале двадцатого века они были очень большими и зачастую занимали отдельное помещение.
– Я думал, вы еще спите, – его голос, чуть хриплый спросонья, завораживал.
– Я думала то же о вас.
– Что ж, похоже, мы оба ранние пташки, – он подавил смешок. – Я хотел немного погулять по городу, прежде чем приступать к работе.
Сольвейг не могла отвести взгляд от шрамов. Ее интерес не укрылся от Даниэля. Он приосанился и нарочито расслабленно облокотился о стену.
– Вы не составите мне компанию?
Она удивленно вытаращила глаза.
– На прогулке, – поспешил добавить он.
– Да… конечно.
– Если не будет дождя, – Даниэль очаровательно улыбнулся, напрочь позабыв о собственной наготе.
– В таком случае вам не помешает одеться.
Напускной шарм слетел с него как скорлупка с расколотого ореха. Даниэль снова покраснел и кивнул на дверь гостевой комнаты:
– Я… тогда…
– Да, конечно.
Он попятился задом вдоль стены, не глядя нащупал ручку, дернул ее и… гвоздь, заменявший щеколду, зацепился за полотенце. С тихим шорохом оно упало на пол. Сольвейг благоразумно отвернулась. Через мгновение дверь хлопнула, из-за нее донеслась отборная брань. Едва сдерживая смех, Сольвейг поспешила в уборную.
– Простите, сеньора!
Мысли о тревожных ночных видениях испарились, словно их не было вовсе.
Запершись в комнате, Даниэль от души выругался. Какой конфуз! Ему стоило подумать, прежде чем разгуливать по коридору в одном полотенце. Конечно, Сольвейг не успела ничего разглядеть, да и не стала бы, и все-таки границы приличия были вопиющим образом нарушены. Она наверняка пребывала в ужасном смущении. Еще бы! Малознакомый мужчина стоит перед молодой леди в чем мать родила. Шею и лицо обдало огнем. Руки мелко дрожали. Наконец, отдышавшись, Даниэль принялся натягивать портки.
Даниэль для променада нацепил на себя больше одежды, чем того требовали погода и этикет. Все еще красный, точно вареный рак, он неспешно брел по пляжу вдоль кромки моря, следуя за Сольвейг.
– Я много думал о том, что вы сказали вчера, пани, – Даниэль нарушил тишину пасмурного утра.
– И что же?
Он остановился, опередив Сольвейг на два шага, и робко посмотрел ей в глаза.
– Простите, но это ужасная глупость.
– Вот как?
– Я видел заклинателей змей в Дели, людей, как конфеты глотающих огонь в Варшаве, встречал прорицателя в Берне, но это… – Даниэль замялся, подбирая слова. – Зачем кому-то жить вечно, если у него нет мечты?
Все тот же вопрос, но в других устах застал Сольвейг врасплох. Морской бриз пощекотал спину, забравшись под тонкий ситец платья. Она закрыла глаза, перед внутренним взором галопом промчались образы: «Береги ее, Сольвейг», «Мне нужно больше времени», «Как мало отпущено человеку, чтобы прожить сотню жизней в одной». И последний, неясный, будто в туманной поволоке: «Он обязательно вернется, слышишь? Северный ветер – ветер перемен». Сольвейг вырвалась из забвения. Даниэль, решив не прерывать ее раздумий, кидал камешки в воду. Замахнувшись в очередной раз, он оступился и чуть было не рухнул сам.
– Мы не представляем, что делать с отпущенным временем, и всё же мечтаем о вечности.
– Это ваш ответ? – Даниэль усмехнулся.
– Это слова Анатоля Франса [8] .
– О, я знаю, кто он такой. Он чрезвычайно моден в Париже. Видимо, все дело в усах, – и Даниэль изобразил, будто подкручивает их кончиками пальцев.
Сольвейг расхохоталась.
– Мне пора открывать «Фургончик».
– Вы обещали мне прогулку по городу! – еще один камешек проскакал по водной глади.
8
Анатоль Франс (1844–1924) – французский писатель и литературный критик. Переформулировка автора.