Фургончик с мороженым доставляет мечту
Шрифт:
Она натянула туфли и пожала плечами:
– Я обещаю вам ужин, если расскажете еще о Париже.
– Непременно, панна! – прокричал Даниэль уже ей в спину.
Сольвейг не знала, убегала ли от вопросов, на которые не имела ответов, или же от того, что сердце ее вдруг забилось чаще, словно искренний смех смягчил давно заржавевший механизм старой музыкальной шкатулки.
Готовка всегда завораживала Сольвейг, как и карты, – чтобы занять руки и упорядочить мысли. Она кружила по кухне, напевая и насвистывая вместе с закипающим чайником. В ритуале приготовления пищи было что-то первобытное: с тех
А джелато? По легенде, история его создания брала начало еще в Древнем Риме. Страдающие от жары римляне смешивали лед горных рек и озер с фруктами и самым сладким из ядов – сахаром. После умельцы догадались добавить в уравнение молоко. Все это было сродни алхимии. Зачем кому-то изобретать философский камень, если есть джелато?
Сольвейг привычно взбалтывала яйца с молоком и сахаром. В холодильнике в ожидании своего часа томились жирные сливки. Щепотка магии, немного лунного света и ванилина. Взбить до острых пиков, похожих на вечные Альпы. Припудрить какао-порошком с запахом томной горечи. Подогреть, остудить, перемешать. Нарезать клубнику – ее мягкая и упругая плоть истекала соком в руках. Растолочь орехи, хрустящие в ступке, как хрустит под ногами снег.
Все это время на плите кипела и булькала заготовка обещанного ужина. Обжаренные и протертые томаты, головка чеснока, капля оливкового масла и, конечно же, травы: розмарин, базилик, чабрец и душица прямиком с полей Прованса. В духовом шкафу запекался сочный болгарский перец.
Сольвейг хотела приготовить нечто особенное, созвучное душе путешественника, с нетерпением ожидающего возвращения в родные края. Выбор пал на рататуй – простое деревенс-кое блюдо, изюминку французской кухни. После прогулки Сольвейг отправилась на рынок, как делала каждый вторник. Овощи блестели на прилавках лоснящимися боками. Они еще пахли землей и мясистой ботвой. Сонные торговцы смотрели в небо. Еще вчера они проклинали жару, переживая за свой урожай, а нынче кутались в колючие шарфы и молились, чтобы не приключился всемирный потоп. Способна ли природа угодить человеку?
В соседней комнате звякнул колокольчик. Увлекшись кулинарией, Сольвейг совсем позабыла, что «Фургончик» открыт для посетителей. В такую погоду желающих отведать мороженое было немного, и потому утро выдалось спокойным.
Сосед и вечный конкурент, Илия, стоял посреди комнаты и разглядывал заколоченное досками окно: «Не пойдет, так не пойдет». Его пышные усы презабавнейшим образом шевелились, отчего казалось, будто они управляют губами, а не наоборот. Илия редко заглядывал в гости – его не интересовало мороженое, только стены, пол и потолок.
Сольвейг приветливо улыбнулась, когда Илия наконец заметил ее. Он кивнул и по обыкновению завел разговор, состоящий из одних расспросов:
– Я слышал, приезжий господин остановился у вас, а?
– Верно. Я сдала ему комнату наверху.
Илия заохал, как кукушка в старинных часах.
– Вы ведь здесь совсем одна, а?
– Я редко бываю одна, господин Николов, такова участь торговцев.
– Вам не кажется, что это… неблагоразумно? – он изобразил обеспокоенность, поцокав языком, но тут же выдал себя с потрохами: – Быть наедине с молодым господином?
Время
– Разве я нарушаю закон, пуская постояльца? – туз треф – казенный дом, двойка пик – предупреждение о злых языках.
– Пожалуй, нет, а?
Сольвейг сделала шаг вперед, Илия втянул голову в плечи.
– А как вам его товар? – он поспешил сменить тему разговора.
– Даниэль не предлагал мне свой товар.
– Вот как, а? – удивился Илия, не скрывая напыщенной гордости. – Похоже, компания, в которой он служит, – крупная рыба в мире мороженого.
Сольвейг невольно дернула плечами, вспомнив сон. Что-то кольнуло под ребрами острой льдинкой. Давно забытое чувство, эпизод, напрочь стершийся из памяти. На пол упала карта. Пиковый туз – вестник смерти или перерождения. Разговор прервал герр Ханц. Сольвейг была рада ему как никогда.
– Что ж, работа не ждет, а? – Илия вздрогнул и воровато огляделся, когда холодный ветер, проникший в «Фургончик» через открытую дверь, облизал его спину. Он поспешил убраться восвояси, а Сольвейг вернулась к тому, что любила и умела лучше всего – к торговле сладкими грезами.
Даниэль явился под вечер, усталый, но чрезвычайно довольный собой. Когда он зашел в кухню, под плафоном с угрожающим хлопком лопнула лампочка. Сольвейг никак не могла привыкнуть к электричеству, хоть с его появлением хранить мороженое стало гораздо проще. Если бы Илия увидел, как незамужняя девушка ужинает с господином во мраке, ему наверняка сделалось бы дурно. Подумав об этом, Сольвейг усмехнулась и достала из ящика несколько свечей. Даниэль принял ее смешок на свой счет.
– Вечно со мной так, – пожаловался он. – Кажется, это вам стоит опасаться меня, джи.
– Полагаете, лампочка испугалась вас? Бросьте, – Сольвейг махнула рукой. – Ведьма здесь я.
– Ну что вы, разве ведьма пустила бы в свой дом бедного путника?
– Вы не читали сказок? Еще как пустила бы, если бы хотела его съесть.
– Что ж, тогда я прекрасно подойду к этим овощам.
– О, я на это надеюсь.
Огоньки заплясали на кончиках свечей – один, другой, третий. Вскоре вся кухня заискрила живым светом. В полутонах остались лишь силуэты: причудливые тени потянулись от плюющего паром чайника, чугунных сковородок на крючках вдоль стены, фарфоровых чашек из лучшего сервиза и прочей кухонной утвари. Запах осенней страды, свежего урожая и пряных трав щекотал ноздри. В окно робко постучал дождь. Даниэль с аппетитом орудовал ложкой. Его нос дергался, улавливая новые ароматы, а веснушки казались нарисованными, будто сам Даниэль сошел с картинки веселой детской книжки.
– А зфаете, – сказал он с набитым ртом, – однафды в Парифе со мной приключилось то фе самое.
– Вы разговаривали, пока жевали, и вас выгнали из-за стола?
– Простите. Старая армейская привычка.
Сольвейг ужасно захотелось расспросить его о шрамах на груди, но она решила не напоминать об утреннем казусе. К тому же за шрамами внешними наверняка скрывались внутренние – война оставляет отпечатки на теле, проникая глубоко в душу.
– Я поднялся на Эйфелеву башню, – продолжил Даниэль. – Стоял там, любовался видом, как вдруг разом погасли все лампочки.