Фуше
Шрифт:
Первый консул как мог пытался вести свою контригру. Охотясь за информацией о планах Фуше, пытаясь раздобыть сведения относительно замыслов Талейрана, Наполеон пришел к малоутешительному выводу. Выяснилось, что ни Фуше, ни Талейран никогда и ничего не пишут сами, но их друзья, их креатуры — пишут, и благодаря письмам этих доверенных лиц можно попытаться проникнуть в мысли Талейрана и Фуше. Слишком зыбкая почва для умозаключений и в то же время великолепное доказательство бессилия диктатора бороться с Фуше на том поприще, где его первенство было неоспоримо. «Тут с Фуше никакие Наполеоны, никакие Александры Македонские не могли бы справиться»{320}.
Признавая несомненные способности Фуше в полицейском сыске, Наполеон, тем не менее, не доверял своему вездесущему министру полиции. Фактом, подтверждающим это недоверие, было учреждение личной полиции первого консула, о чем уже говорилось выше, во главе которой последовательно сменили друг друга Дюрок, Монсей, Даву и Жюно. «Бонапарт имел слабость бояться Фуше и считать его необходимым», — писал Бурьенн{321}. Недвусмысленным доказательством этого
В 1800 году, наряду с «Маренгским интермеццо», заставившим Наполеона куда настороженнее чем прежде относиться к своему министру полиции, еще одним обстоятельством, сильно осложнившим положение Фуше, был неожиданный всплеск издательской активности во Франции, случившийся в это время. «Во второй год консульства, — вспоминает герцогиня д’Абрантес, — явилось такое множество памфлетов, что генерал Бонапарте наконец сильно рассердился на Фуше, и гнев его производил много сцен, которые были тем неприятнее для министра, что происходили не наедине с Первым Консулом, а часто в присутствии пятнадцати, двадцати человек, как я была сама свидетельницей этого один раз в Мальмезоне и другой раз в Тюильри»{326}. Правда, очень скоро первый консул убедился, что небезопасно прилюдно делать Фуше замечания и даже безоглядно «прорабатывать» министра полиции, оставаясь с ним один на один, дело тоже совсем не простое. Так, однажды будучи в дурном настроении, Бонапарт сказал о том, что он удивляется, как это Фуше «со своими всем известными талантами не может руководить полицией получше и что существует масса вещей, о которых он даже не подозревает». — «Да, — ответил Фуше, — есть веши, о которых я не знал, но о которых знаю теперь. К примеру, человек невысокого роста в сером сюртуке довольно часто покидает поздно ночью Тюильри, пользуясь для этого потаенной дверью и сопровождаемый единственным слугой, в карете с зашторенными окнами… отправляется к синьоре Грассини[47]; этот человек — вы, а певица изменяет вам со скрипачом Роде…»{327}.
После Маренго в первом консуле Бонапарте все больше и больше проявлялся император Наполеон. Это обстоятельство привело к тому, что режим консульства стал вызывать все большее недовольство среди сторонников республики. «Весь первый год консулата, — писал Демаре, — представлял собой серию заговоров, направленных против него (т. е. против Наполеона) со стороны так называемых республиканцев или, скорее, со стороны приближенных падшей Директории…»{328}. По словам одной современницы: «С тех пор, как Первый Консул достиг власти, больше десяти ничтожных заговоров было открыто, и он, великий в эту эпоху, приказывал властям не оглашать злодейских покушений, говоря: «Они показали бы, что во Франции есть волнение… Не надобно давать иностранцам минуты наслаждения… я не хочу этого». К тому же, «многие, в том числе сам Бонапарт, думали… что хитрый министр полиции вел двойную игру и умышленно приберегал шайку заговорщиков, чтобы пустить ее в дело, если это понадобится для его собственных целей»{329}.
Первым известным заговором, направленным на жизнь Наполеона Бонапарта, был заговор Арена и Черраки (в сентябре — октябре 1800 года). «Арена и Черраки, — писала по этому поводу герцогиня д’Абрантес, — один из мщения, другой как бешеный, безбожный республиканец, хотели умертвить генерала Бонапарте»{330}. «…Заговорщики, — вторит ей Бурьенн, — принадлежали к революционной шайке; им нужна была жизнь человека, и они только хотели убить его, как будто желая сделать сходство Наполеона с Цезарем столь совершенным, чтобы тут недоставало даже и Брута»{331}. К слову, сами заговорщики охотно сравнивали себя и Наполеона с героями Плутарха. «Бонапарт, — восклицал посвященный в заговор Демервиль, — стал вторым Цезарем и потому должен пасть подобно Цезарю!»{332}. Заговор был своевременно раскрыт агентами дворцовой полиции, а заговорщики, вооруженные кинжалами, схвачены в здании Оперы. Это произошло 10 октября 1800 г. В театре давали «Горация»[48]. Фуше в своих мемуарах характеризовал дело Арена — Черраки как «смешную попытку покушения на жизнь первого консула…»{333} и даже не пытался приписывать себе заслугу раскрытия заговора. По свидетельству Бурьенна, заговорщиков выдал некто Баррель, бывший командир батальона, уволенный со службы и потому не питавший теплых чувств к Бонапарту. Слоняясь без дела по парижским улицам, он свел знакомство с Черраки, Ареной, Демервилем и другими заговорщиками. В последний момент он го ли из трусости, то ли рассчитывая на вознаграждение, явился в Тюильри и рассказал Бурьенну о заговоре. Секретарь первого консула, в свою очередь, известил об этом своего господина. Наполеон же скрыл сообщение Бурьенна от Фуше, желая доказать последнему, «что он лучше его (т. е. лучше Фуше) умеет исполнять обязанности полиции»{334}.
Среди
«Адская машина» 3 нивоза (24 декабря) 1800 г.
Следующей не менее знаменитой попыткой покушения на жизнь первого консула явился взрыв на улице Сен-Никез, вечером 3 нивоза (24 декабря) 1800 г. На этот раз удар был нанесен справа. Покушение подготовили и осуществили роялисты. Первый консул и его жена тогда спаслись от гибели благодаря чистой случайности. Вечером 3 нивоза Наполеон собирался в Театр Республики[49] на представление оратории Гайдна «Сотворение мира». Заговорщики знали об этом и поставили на улице Сен-Никез, по которой должен был проследовать первый консул, тележку водовоза, щедро начиненную взрывчаткой. Бесполезно прождав свою стареющую, но по-прежнему кокетливую супругу, которая никак не могла выбрать себе шаль для поездки в театр, Наполеон отправился туда прежде жены. Его сопровождали генералы Ланн, Бертье и Лористон. Времени до начала спектакля оставалось мало, и карета первого консула промчалась по улице Сен-Никез в мгновение ока. Взрыв «адской машины» громыхнул уже после того, как коляска Бонапарта миновала опасный участок улицы. Карета же супруги Наполеона еще только выезжала из дома, когда раздался взрыв, и, таким образом, также находилась вне опасности. «Мы избегли… беды, — уверял Лористон, — только десятью секундами»{337}. Первый консул и его жена остались целы и невредимы. Пострадали случайные люди — прохожие и обитатели близлежащих домов. «Число жертв, погибших при этом случае, — пишет современница, — увеличивать излишне. Мне кажется, я имею самые верные сведения и могу доказать, что в тот день погибло не больше девяти человек. После чего число умерших возросло до двадцати девяти или тридцати»{338}.
Грохот взрыва «адской машины» был столь силен, что его услышали в стенах Комеди Франсез. Это привело к анекдотическому случаю. Один из актеров театра, Арман д’Айи, с успехом дебютировавший в 1800 г., высказал предположение, что это салют в честь очередной победы французского оружия над врагами Республики. По его настоянию о «радостном событии» было объявлено собравшейся в зале публике. Когда дело выяснилось, незадачливый «патриот» был арестован, посажен в тюрьму Ла-Форс и лишь с немалым трудом сумел доказать свою невинность{339}.
Бонапарт и Жозефина прибывают в театр к самому началу представления. «Между зрителями, — вспоминал очевидец, — весть о случившемся распространилась несколько позже. Смятение было чрезвычайное, но хладнокровие Наполеона успокоило зрителей и спектакль продолжался, как бы не случилось ничего необыкновенного. Первый Консул, Жозефина и Гортензия остались до конца представления»{340}. Проявив на публике завидное самообладание, Наполеон, однако, не счел нужным сдерживаться в присутствии своего обер-шпиона. Сцену, происшедшую поздно вечером 24 декабря в Тюильри, сам Фуше назвал «сценой безрассудного и яростного гнева»{341}. Первый консул в резкой форме отчитал Фуше, спросив его напоследок, не хочет ли тот сказать, что организаторами покушения были роялисты? «Да, ответил я, — пишет Фуше, — вне всякого сомнения; я скажу это, и, даже более того, я представлю доказательства этого»{342}. «Один лишь Фуше, — вспоминала дочь Жозефины Гортензия Богарне, — уверял, что удар (т. е. взрыв на ул. Сен-Никез) исходил от роялистов, но не убедил никого»{343}.
По единодушным и многочисленным свидетельствам современников, Наполеон был убежден, что виновниками взрыва 3 нивоза были якобинцы{344}. Бурьенн в своих записках приводит эмоциональную тираду первого консула, прозвучавшую вечером 3 нивоза в Тюильри: «Это дело якобинцев, — вскричал он (Наполеон) громким голосом. — Якобинцы хотели убить меня! Тут нет ни дворян, ни священников, ни шуанов… Это сентябрщики[50], злодеи, покрытые грязью, которые… бунтуют и вечно устраивают заговоры против существующих правительств… Если их нельзя обуздать, то их должно уничтожить; надобно очистить Францию от этой отвратительной сволочи; нечего жалеть таких злодеев!..» Тщетно некоторые государственные советники, а в особенности Фуше, старались вразумить его, что не существует еще ни против кого никаких доказательств… Бонапарте с новою вспыльчивостью повторил сказанное уже им о якобинцах…. Фуше сделался как тростник в басне; он склонился, но с тем, чтобы вскоре опять восстать. Самый искусный актер не в состоянии был бы представить его спокойный вид в продолжение вспышки Наполеонова гнева, его молчание, терпеливость, с которою он допускал себя обвинять… Министр, разговаривая об этом со мною, явно дал мне уразуметь, что он не полагает якобинцев виновными. 51 сказал об этом Первому Консулу, но ничего не могло заставить его переменить свое мнение. «Фуше, — заметил он, — имеет свои причины молчать: он бережет своих; очень естественно, что он щадит тайну людей, запятнанных кровью и злодействами. Разве он не был одним из вождей их? Разве мне неизвестно, что он делал в Лионе и на Луаре? При этом случае Луара и Лион объясняют мне поведение Фуше»{345}.