Фуше
Шрифт:
Мишель Ней
Созданную во Франции (в декабре 1802 г.) комиссию, занявшуюся «медитацией» по швейцарскому вопросу, возглавил сенатор Бартелеми. Свои личные пожелания по урегулированию конституционного кризиса в Швейцарии Наполеон выразил фразой, обращенной к явившимся в Париж «ходокам»: «Сама природа сделала ваше государство федеративным; попытки учинить насилие над природой неразумны». В утешение «юнионистам» первый консул сказал: «Отказ от всех привилегий — вот то, что вам необходимо прежде всего…». Обсуждение положения дел в Швейцарии продлилось месяц. А еще через месяц, 19 февраля 1803 г., конституционный акт, урегулировавший швейцарский конфликт, был готов. О своем участии в его составлении Фуше пишет чрезвычайно скромно. «Этот акт, — замечает он, — был обязан своим духом примирения и… умеренности моему коллеге Бартелеми; и я, —
Императрица Жозефина
Весь 1803 г. и почти половину 1804 г., до предела заполненных событиями, Фуше проводит в относительном бездействии. За это время Франция провозглашена империей, а Наполеон — императором французов, расстрелян во рву Венсенского замка «заговорщик» герцог Энгиенский[60], осужден и изгнан из страны обвиненный в связях с роялистами генерал Жан-Виктор Моро — соперник Бонапарта по воинской славе. Италия превращена в вассальное Итальянское королевство, европейские монархи трепещут, видя занесенный над ними железный кулак. С мая 1803 г. Франция опять воюет с Англией. Во всем этом Фуше, разумеется, не принимает непосредственного участия. Его серая тень мелькает, правда, то тут, то там. По свидетельству английских агентов, Фуше решительно выступает за сохранение мира с Соединенным Королевством[61]. Он даже поддерживает какие-то подозрительные отношения с неким Юбером: швейцарец по национальности, Юбер, по видимости, был секретарем британского посла в Париже лорда Уитворта и шпионом по характеру своей деятельности. В одном из донесений Юбера своему патрону содержалась следующая информация, касающаяся Фуше: по словам Юбера, он «отличается своими способностями, энергией и независимостью суждений: он… дерзко и открыто высказывается за мир и является единственным человеком, отважившимся действовать наперекор ложной гордыне и честолюбию Консула». Сообщая Уитворту содержание своего пространного разговора с Фуше, состоявшегося 17 мая 1803 г., британский резидент пишет: «Мне никогда не приходилось встречать в одном человеке столь глубокого понимания вместе с такими стальными нервами… Он, как и прежде… желает мира. В настоящий момент он отказывается просто возвратиться в Министерство полиции, а вернется туда лишь при том условии, что этот департамент будет объединен с Министерством внутренних дел»{433}.
Жозеф Фуше посещает обязательные торжества в Париже как сенатор и навещает императора в Мальмезоне как «добрый советчик», озабоченный благополучием хозяина. Экс-министр не прочь лишний раз продемонстрировать властелину свою «причастность» к тому, что происходит вокруг. Этот намек более чем ясен. Кому бы Бонапарт ни поручил руководство полицией, все равно этот назначенец будет гораздо хуже обо всем осведомлен, нежели не занимающий никаких постов, «скромный» сенатор Фуше, получающий «информацию благодаря тому влиянию, которое он сохранил в отношении полицейских агентов…». Много лет спустя, находясь в изгнании, Наполеон следующим образом оценит этот редкий дар Фуше быть повсюду и обо всем знать: «он, — скажет Бонапарт о Фуше, — всегда забирался своими грязными, мерзкими лапами в любую, подвернувшуюся ему обувь»{434}.
Беседуя с императором, Фуше не рекомендует ему «наказывать» герцога Энгиенского без «неопровержимых доказательств» участия принца в заговоре. В ответ на предостережения «верного» Фуше о том, что Европа вознегодует против Наполеона, если тот без всяких оснований покарает потомка Конде, он слышит лаконичное: «К чему доказательства? Разве он не Бурбон и, к тому же, не самый опасный из них?»{435}.
Когда Фуше узнает, что повелитель не внял его советам и герцог расстрелян во рву Венсенского замка, он произносит историческую фразу: «C’est plus qu’un crime, c’est une faute!» («Это больше чем преступление, это — ошибка!»){436}.
В процессе генерала Моро Фуше, по его словам, сыграл роль двойного благодетеля или, как выразилась г-жа де Шатене, — «умиротворителя»{437}. Помогая опальному генералу он, во-первых, уговорил Моро согласиться на изгнание и тем самым избавил «хозяина» от дальнейших хлопот по делу победителя при Гогенлиндене[62]; во-вторых, благодаря его заступничеству, Наполеон заменил смертный приговор Моро «простым изгнанием»{438}. Трудно сказать, насколько утверждение Фуше соответствует истине. Ни в каких других воспоминаниях, записках, мемуарах нет и намека на участие экс-министра в этом деле[63]. Клари де Ремюза, умный и знающий свидетель описываемых событий, замечает по поводу процесса Моро: «Процесс генерала Моро, который был так неудачно проведен, принес ему (Фуше) большую пользу…»{439}, но ничего не пишет о роли Фуше в деле опального генерала. И все же, какова бы ни была истинная роль Жозефа Фуше в деле герцога Энгиенского или в процессе генерала Моро, бесспорным остается одно — он удержался на плаву, оставаясь, как всегда, в тени, как всегда, в несколько двусмысленном положении, неуловимый, увертливый, ловкий.
Роялистский агент писал из Парижа в Лондон: «О Фуше нет больше и речи…»{440}, полагая, по всей видимости, что его политическая жизнь окончена. Он ошибся, как ошибались многие, пытавшиеся прогнозировать карьеру этого непостижимого человека. Списывать Фуше оказалось рано. 18 июля 1804 г. читатели
Фуше
Во время своего второго министерства Фуше оставил без изменения систему, созданную им в первый год консулата. На помощников-соглядатаев он возложил нудную, рутинную, совершенно не представлявшую для него интереса работу по министерству. Все советники являлись к нему с докладами в четвертый день каждой декады (т. е. каждую среду) и выслушивали его мнение. Сам же он, как обычно, взял в свои руки высшую полицию. Здесь, правда, под его началом трудился ловкий и проницательный чиновник, бывший семинарист Пьер-Мари Демаре{447}, ведавший отделом, задачей которого была борьба с антиправительственными заговорами и тайными обществами. Родом из Компьена, Демаре получил образование в коллеже Дюплесси. Как и Фуше, он должен был стать священником, но, как и его шеф, не принял сан. В годы революции Демаре был в первых рядах самых ревностных якобинцев, но позже предпочел напрочь забыть о своем «бунтарском прошлом». По свидетельству современников, Демаре отличали такт, обворожительная улыбка и талант задавать коварные вопросы{448}. В качестве помощника Демаре хорошо «дополнял» министра полиции. Не вызывает, однако, сомнений, что секретнейшие дела оставались в ведении самого Фуше. К тому же Демаре, этот своеобразный вице-Фуше, по словам своего шефа, не обладал таким незаменимым для полицейского качеством, как предусмотрительность, — громадный недостаток{449}.
Фуше увеличил число полицейских комиссаров в главных городах империи. Под надзором министра полиции находились жандармерия, все государственные тюрьмы и выдача паспортов. Основу секретных фондов министерства полиции составляла плата, взимаемая за паспорта, и налоги с игорных домов, а также всякого рода сомнительных заведений. Видимо, как раз по поводу последних герцогиня д’Абрантес писала: «Фуше, человек нравственный… велел однажды схватить жительниц Дворца равенства и других мест для того, чтобы заставить их иметь билеты. Он хотел порядка в самом пороке»{450}. Но главное, чего он хотел и чего в конце концов добился, были деньги.
Водворившись в привычном кабинете отеля Жюинье, Фуше проводит политику, провозглашенную им прежде. Полиция, заявляет он, должна не столько заниматься репрессиями, сколько в корне пресекать любую попытку антигосударственной и антиобщественной деятельности. Для этого, как и раньше, первостепенное значение имела разветвленная система полицейского надзора и слежки. «Я, — хвастал Фуше, — возродил старую полицейскую максиму: три человека не должны встретиться и поговорить по душам без того, чтобы министр полиции не узнал об этом на следующее же утро»{451}. При этом, по мнению министра полиции, вся «профилактическая» работа должна быть скрыта от глаз публики. «Полиция, — наставлял Фуше своих подопечных, — является властью регулирующей, она всюду ощущается, но нигде не заметна; внутри государства она занимает место той власти, которая поддерживает во вселенной гармонию небесных тел, и точность действий ее нас поражает, хотя мы не можем разглядеть ее причину»{452}.
Когда префект Парижа Дюбуа издал распоряжение о том, что все возвратившиеся на родину эмигранты должны еженедельно являться в полицейский участок для регистрации, Фуше его отменил, как «плохо задуманное и бессмысленное» постановление. Объясняя свое решение в бюллетене императору, министр писал, что распоряжение Дюбуа, действительно, «плохо задумано, так как подобная мера не является необходимой даже в те времена, когда государству угрожают серьезные потрясения; бессмысленно, так как любой надзор теряет смысл, когда о нем объявляют заранее. Единственно действенными следует признать те средства, которые никому не известны…»{453}.