Фуше
Шрифт:
2 июня 1810 г. в Сен-Клу состоялось заседание совета министров, с первых же минут принявшее очень бурный и опасный для Фуше характер. В мемуарах самого Фуше все заседание в Сен-Клу свелось к двум-трем фразам императора и достойному ответу министра полиции на вопросы Наполеона{575}. Демаре, описавший это событие куда подробнее, сообщает о том, что Наполеон сказал, адресуя свои слова Фуше: «Итак, это вы — тот, кто решает вопрос мира или войны? Герцог Отрантский… вы заслуживаете быть обезглавленным на эшафоте». Обернувшись к министру юстиции, император спросил: «Что предусматривает закон относительно министра, ведущего переговоры с неприятелем помимо своего суверена?». Великий судья ответил: «Ваше величество только что сказали об этом; закон точен в этом отношении»{576}. Фуше не произнес в ответ ни слова. Здесь же, при всех, Наполеон приказал шефу своих жандармов Савари немедленно арестовать Уврара и препроводить его в Венсенский замок{577}.
На следующий день в Сен-Клу произошел разговор, описанный Савари в его мемуарах. «Ну, Савари, — сказал император улыбаясь, — нам предстоит одна
Савари, герцог Ровиго
Из Сен-Клу Фуше доставляют записку» от императора: «Я получил ваше письмо от 2 июня, — говорится в ней, — Я прекрасно знаю о всех тех услугах, которые вы мне оказали и я верю в вашу привязанность и в ваше усердие; однако я не могу оставить вам ваш портфель. Пост министра полиции требует абсолютного и полного доверия, а этого доверия не может более существовать, так как вы подвергли опасности мое спокойствие и благополучие государства, чего не извиняет справедливость ваших побуждений…»{581}.
Как и во время его первой отставки, Наполеон не рискнул уволить Фуше вчистую. Императорским декретом от 3 июня 1810 г. его превосходительство, герцог Отрантский назначался генерал-губернатором Рима. Назначая Фуше на этот пост, Наполеон произносит многозначительную фразу: «У меня ничего нет, кроме двух городов: Парижа и Рима. Вы должны быть довольны…»{582}.
Фуше не остается в долгу. 4 июня «Монитер» публикует «благодарственное» письмо экс-министра — императору: «Государь, я принимаю губернаторство в Риме, которым ваше величество соизволило меня почтить в награду за те малые услуги, которые я был счастлив вам оказать». В конце письма Фуше с прискорбием отмечал, что испытывает глубокое огорчение, ибо, удаляясь из Парижа, он теряет разом счастье… которое каждодневно черпал разговаривая с императором{583}. Даже пылкий возлюбленный не сумел бы красноречивее выразить нежные чувства к предмету своей страсти…
В глубине души Фуше, конечно, не мог считать свое назначение на пустую и пышную должность римского генерал-губернатора наградой за заслуги. «На этот раз, — пишет он в мемуарах, — это была настоящая опала»{584}.
В Париже отставка Фуше произвела впечатление разорвавшейся бомбы. «Когда назначение нового (министра полиции) стало известно, — с чувством уязвленной гордости вспоминал преемник Фуше, — … никто в это не поверил»{585}. К экс-министру потянулась длинная вереница визитеров, посещавших его с двоякой целью: с одной стороны, выразить ему свое уважение, с другой — выказать недовольство решением императора относительно его отставки. В ней, правда, кое-кого недостает. Например, Демаре. Узнав об отставке патрона, он немедленно «перемещается» в переднюю к Савари. Фуше относится к этому с пониманием. «Он, — сухо комментирует герцог Отрантский поступок своего заместителя, — инстинктивно поворачивается вслед за солнцем»{586}.
Среди лиц, навестивших Фуше, было немало обитателей Сен-Жерменского предместья. Французский аристократ граф Луи де Нарбонн назвал отставку Фуше «общественным несчастьем»{587}. Принц Шарль де Клари, вспоминая об этом событии, писал о том, что «каждый (!) был удручен (отставкой Фуше)… почитая себя уже сидящим в тюрьме или изгнанным»{588}. Удаление Фуше с должности министра полиции вызвало сожаление и в среде иностранных дипломатов. Особенно сетовал на отставку хозяина отеля Жюинье русский посланник в Париже, граф К. В. Нессельроде. «Отъезд Президента (Фуше), — сообщал Нессельроде в Петербург 6 июня, — чрезвычайно меня расстраивает»{589}. Его огорчение объяснялось тем, что он потерял в лице Фуше весьма ценного информатора. В секретных донесениях русского посланника под сентиментальным именем «Наташа» (кроме того, Фуше именовался в них также Президентом и Бержьеном) скрывался не кто иной, как его превосходительство, господин сенатор и министр Жозеф Фуше, герцог Отрантский{590}. Давая характеристику «Наташе», Нессельроде писал: «Его (Фуше) умеренность, подтвержденная многими примерами, должна была завоевать ему огромную популярность. Он преуспел в деле истребления из памяти отвратительной роли, сыгранной им в годы революции, и… неудивительно, что в этот эксцентричный век опала одного из самых фанатичных столпов Комитета общественного спасения вызвала сочувствие целой нации. Но именно эта популярность, сила характера… превосходные способности и составляют подлинное преступление в глазах императора»{591}.
Тем временем «Наташа» не спешит к месту
Принимая «доверенный» ему Наполеоном пост, Фуше заявил, что ему необходимо время для сборов, и попросил своего преемника не спешить с переездом в отель Жюинье. Савари великодушно согласился подождать. Сборы идут полным ходом. Кареты экс-министра украшаются надписями — «Экипажи генерал-губернатора Рима»{593}. На приготовления к отъезду уходят 3 недели.
26 июня 1810 г. его превосходительство г-н сенатор империи и генерал-губернатор Рима Жозеф Фуше отбывает из Парижа в свой поместье Феррьер-Пон-Карре, а в отеле на набережной Малаке воцаряется новый министр полиции. Вот когда для Савари наступает время прозрения. В министерстве ему удается обнаружить единственный (!) документ, издевательски оставленный Фуше, — мемуар двухлетней давности, направленный против Бурбонов. «Все прочее, — пишет Савари, — было предано огню, и не осталось даже следа существования каких-либо бумаг»{594}. Все было уничтожено столь основательно, все концы так искусно спрятаны в воду, что у герцога Ровиго возникает странное, почти мистическое чувство того, что Министерства полиции… не существовало вовсе{595}. Попытки Савари получить информацию о деятельности полиции, ее тайных агентах, фондах из первых рук, от бывшего шефа полицейского ведомства, ни к чему не приводят. Жозеф Фуше не испытывает ни малейшего желания посвящать в высшие секреты политической полиции «этого солдата», забравшегося в министерское кресло. В своих мемуарах он пишет о том, что положение обрекло его на «докучный труд в течение нескольких дней быть ментором Савари…»{596}. Наставник из Фуше, однако, получился чрезвычайно своеобразный: «Я поостерегся дать ему (т. е. Савари) ключ, который мог в один прекрасный день обеспечить нашу безопасность, — писал Фуше. — Точно так же я не посвящал его в достаточно тонкое искусство составления секретных бюллетеней, идеи, а зачастую и написание которых должны быть прерогативой самого министра (полиции). Убогие таланты Савари на этом поприще, — иронически замечает Жозеф, — были мне… хорошо известны…»{597}. Савари назойлив. Он задает своему предшественнику несчетное множество вопросов. «Я же, — замечает Фуше, — забавлялся тем, что говорил ему (в ответ) всякую чушь»{598}. Но даже такого ограниченного служаку, как новый министр полиции, невозможно было разыгрывать до бесконечности. В конце концов мысль о том, что его провели, как мальчишку, вдоволь поиздевавшись над его неопытностью и промахами, доходит и до Савари. «Фуше, — пишет он в своих мемуарах, — обманул меня, представив мне нескольких агентов, которые принадлежали к отбросам общества… Это были единственные агенты, с которыми он меня познакомил»{599}.
Наступает один из самых удивительных эпизодов в жизни Фуше — «дуэль» всевластного императора со всезнающим экс-министром. Через 3 дня после отъезда Фуше из Парижа он получает лаконичную записку от государственного секретаря Марэ: «Возвратите Его императорскому и королевскому величеству вашу частную переписку (с ним) за весь период вашего министерства». Фуше столь же лаконично отвечает, что он сжег все приказы и личные письма императора. На следующий день Марэ повторяет свой запрос и получает тот же ответ. Через неделю Марэ повторяет то же требование в третий раз, подчеркивая, что император считает письма собственностью министерства. И вновь из Феррьера раздается упрямое «нет». Посланцы императора: Бертье, Реаль. Дюбуа — несколько раз посещают экс-министра, стремясь возвратить бесценные документы законному владельцу. «Переговоры с Фуше велись так, — писал Уврар, — как ведутся переговоры одной суверенной державы с другой, — посредством посланников»{600}. В ход были пущены уговоры, угрозы, требования, но все бесполезно: Фуше твердо стоит на своем — бумаги сожжены и возвращать ему нечего. «Посланцы (Наполеона), — замечает Уврар, — … возвратились из Пон-Карре с пустыми руками, чтобы сообщить императору об отказе (Фуше), который вряд ли смог бы себе позволить какой-нибудь король»{601}. Конфликт разрастается. В ответ на сообщения своих посланцев, вернувшихся из Феррьера ни с чем, Наполеон разражается площадной бранью. Луи Александр Бертье, принц Невшательский, герцог Ваграмский, человек на 16 лет старше императора, его бессменный начальник штаба, «удостаивается» прозвища «бабы»{602}. Разговаривая на ту же тему с префектом полиции Дюбуа, Наполеон называет Фуше «мерзавцем», «величайшим мерзавцем». В гневе он восклицает: «Но пусть не надеется (Фуше) сделать со мной то же, что сделал он со своим Конвентом, со своей Директорией… Он низко изменял им и продавал их… У меня зрение получше, чем у Барраса, и со мной не так легко ему сделать это… Пусть же уверится в том… Но у него есть заметки, есть инструкции мои… я хочу, чтобы он возвратил их… Мои бумаги у него… хочу, чтобы он возвратил их мне…»{603}. Наполеон не верит в уничтожение бумаг, и он прав: сам Фуше в мемуарах признается, что припрятал в надежном месте документы, являвшиеся своего рода охранными грамотами{604}.
Упорное, превосходящее всякое вероятие сопротивление подданного воле суверена вызывает восхищение всех, кто не имеет причин пресмыкаться и раболепствовать перед императором. Герцог Отрантский может быть доволен, хотя как никто понимает, насколько он близок к пропасти, к той грани, за которой ни многознание, ни упорное запирательство уже ничего не значат, «по своему характеру, — писал о Фуше Сорель, — он принадлежал к разряду интриганов и злодеев, но партия жертв никогда не была его партией…»{605}.