Гамаюн. Жизнь Александра Блока.
Шрифт:
«Однажды брел по набережной я…» Мощная синяя река в белой пене, загорелые рабочие в рубахах с расстегнутым воротом. «И светлые глаза привольной Руси блестели строго с почерневших лиц…» И веселая гурьба голоногих, с грязными пятками ребятишек, и их усталые, ожесточившиеся матери «с отвислыми грудями под грязным платьем». И снова смерть: на берегу валяется пустая водочная сотка, а у самого берега,
Сколько зорко подмеченных, точных деталей! И какая сила живого человеческого чувства! Стихи – о смерти, всегда подстерегающей человека («Так свойственно мне знать, что и ко мне она придет в свой час»), но главное в них – неутолимая жажда свободной, яростной жизни, когда человеку доступна вся прелесть мира и сама смерть не страшна.
Сердце!Ты будь вожатаем моим. И смертьС улыбкой наблюдай. Само устанешь,Не вынесешь такой веселой жизни,Какую я веду. Такой любвиИ ненависти люди не выносят,Какую я в себе ношу.Хочу,Всегда хочу смотреть в глаза людские,И пить вино, и женщин целовать,И яростью желаний полнить вечер,Когда жара мешает днем мечтатьИ песни петь! И слушать в мире ветер!Этим романтическим чувством неохватности жизни и слияния с ней проникнуты и другие стихи цикла – «Над озером», «В северном море», «В дюнах».
Недавно я побывал на крутом обрыве над Шуваловским озером, где и теперь расположено кладбище, и в который раз подивился, до чего же точен был Блок в своих стихах. Многое, конечно, изменилось. Обмелело озеро, поредела сосновая роща, старых могил почти не осталось. Но я нашел то самое место, где семьдесят лет тому назад стоял молодой поэт в широкополой шляпе. Нашел и остатки склепа, сложенного из грубо обтесанных каменьев, и несколько уже совсем одряхлевших сосен, наклонившихся над крутизной. И так же внизу вьется дорожка, огибающая озеро. А на другом берегу – те же «дальние дачи», и так же проходит поезд, только уже не «трехглазая змея», влекомая свистящим и стучащим локомотивом, а почти бесшумная электричка. И не видно уже красных и зеленых огней семафора.
А вот от Сестрорецкого курорта, каким видел и запечатлел его Блок, ничего не осталось, кроме самой природы – белесого неба, плоского моря и песчаного берега. Даже рыбачий Вольный остров исчез под водой. Нужно дать волю воображению, чтобы увидеть нарядное казино с верандами, выходящими прямо на море, длинный деревянный мол, прокатные моторные лодки, пестрые кабинки, толпу скучающих модниц и франтов и плечистых молодых парней, за двугривенный вывозивших купальщиков подальше от берега – туда, где можно погрузиться хотя бы по пояс.
И на этом фоне – загорелого и «неправдоподобно красивого» Блока, каким запомнил его Корней Чуковский, участник описанной в «Вольных мыслях» ночной морской прогулки.
В самом образе поэта, лирического героя «Вольных мыслей», проступают новые черты. Ничего не осталось от благочестивого отрока, но это и не «завсегдатай ночных ресторанов», а простой, душевно здоровый, мужественный человек, обретающий свою силу в единении с природой.
Моя душа проста. Соленый… Блок понял, что написал настоящее.
Тут уместно рассказать об одном эпизоде литературной биографии поэта, которому сам он придавал важное значение.
В мае 1907 года Леонид Андреев принял на себя редактирование знаменитых горьковских альманахов «Знание». Горький, живший на Капри, был занят другим и отошел от непосредственного руководства делами «Знания», сохранив, однако, за собой право контроля. Андреев захотел расширить круг участников альманаха, привлечь некоторых символистов. Собственно, речь шла о Сологубе и Блоке, стихами которого Андреев шумно восхищался. Лично знакомы они еще не были, переговоры шли через Чулкова, с которым Андреев был близок.
Приглашение взволновало Блока. Напечататься в сборниках «Знания» значило выйти на свет божий, обрести настоящую читательскую аудиторию. А Блок еще год назад признался, что больше всего хочет, чтобы Россия услышала его.
Отдать в «Знание» Блок решил лучшее, что у него было, – «Вольные мысли». Насколько это казалось важным и ответственным, видно из письма Любови Дмитриевны, которой Блок сообщил о своем намерении («Вольных мыслей» она еще не знала). «Как хорошо, что ты в „Знании“, надо только в первый раз там что-нибудь важное для тебя напечатать. Хочу очень знать твои новые стихи; хорошо как, если они годятся!» Повторяя, конечно, самого Блока, она считала, что участие в «Знании» – «дает твердую почву и честное, заслуженное оружие в руки». Вот как высоко стояла для них репутация горьковских альманахов!
Однако из замысла Леонида Андреева ничего не вышло. Горький восстал против привлечения символистов, причем сделал это в такой резкой форме, что Андреев отказался от редактирования альманахов.
В частности, о Блоке Горький высказался грубо и крайне несправедливо: «Сей юноша, переделывающий на русский лад дурную половину Поля Верлена, за последнее время прямо-таки возмущает меня своей холодной манерностью, его маленький талант положительно иссякает под бременем философских потуг, обессиливающих этого самонадеянного и слишком жадного к славе мальчика с душой без штанов и без сердца».
Нужно заметить, что Горький, к сожалению, знал тогда лишь первый блоковский сборник – «Стихи о Прекрасной Даме». Если бы ему были известны хотя бы те же «Вольные мысли», вряд ли он сказал бы такое.
Можно только подосадовать, что «Вольные мысли» появились не в сборниках «Знания», которые читала вся демократическая Россия, а в келейных «Факелах».
«Вольные мысли» – вершина творческих свершений Блока в 1907 году. Они бросают яркий свет и на его критическую и публицистическую прозу, помогают почувствовать пафос его суждений об искусстве, суть занятой им общественно-литературной позиции.
5
В середине июля Блок уехал в Шахматово. К тому времени вышла в свет майская книжка «Золотого руна» (номера журнала запаздывали) со статьей «О реалистах». Несколько позже Блок написал матери: «Почти все озадачены моей деятельностью в „Руне“ и, вероятно, многие думают обо мне плохо. Приготовляюсь к тому, что начнут травить».
И в самом деле, было чем озадачиться. Изысканный лирик, «рыцарь Прекрасной Дамы», автор «Балаганчика» – и вдруг с первых же строк заступился за Горького, над которым в последнее время беспощадно глумилась вся буржуазная пресса. Он заспорил с Философовым – автором статьи «Конец Горького» и с Мережковским – автором статьи «Грядущий хам». От их «критики», писал Блок, «душа горит» и «негодованию не должно быть пределов».