Гамбит смерти
Шрифт:
Но судья не зафиксирует ничьей.
Засыпая, я думал о принцессе Ки-Еве.
3. Среда, 6 часов 15 минут
Балмуш для меня – воспоминание о детстве и готовится всегда приятно, но и с легкой грустью. Давно это было. В Молдавии места Денисову нет.
Размышления на печальную тему прервал Аркашка – ранняя пташка. Не способен человек начать день, не потравившись кофеином.
– С добрым утром, Петр Иванович! – а сам, как бы
– И тебе того же. – Ветер порывами бросал дождь в окно.
Льет и льет.
– Мне бы водички вскипятить.
Я освободил на плите местечко.
– Спасибо, Петр Иванович.
Он с нарочитой неловкостью примостился на краешке табурета. Скромняга. Труженик шестидесяти четырех полей готовится к уборке урожая.
– О чем задумался, земеля?
Мы с ним и в самом деле земляки. Я родился в Кишиневе,
он в Бендерах. Но он, а, вернее, его мама, почувствовали неладное раньше и спокойно перебрались в Питер.
– Да вот, о доме беспокоюсь. Мама одна, скучно ей. И за рыбками ухаживать сложно. У меня аквариум большой, двадцативедерный. Двести сорок литров ровно.
– Домой хочется?
– Немного. Плохо, позвонить отсюда нельзя. На почту надежда слабая. Письмо бы получить…
Мобильники здесь не работают. Горы.
– Если машина придёт – получишь, – я опустил мешалку в котел и закрутил между ладонями. Индеец племени Сиу добывает огонь трением – спички забыл взять.
– Может не придти?
На вынутой мешалке остались комочки мамалыги. Не готова.
– Горы есть горы, душа моя. По такой погоде и доллар не тянет.
Вода в джезвее закипела. Аркаша высыпал в него ложку чая. Индийского, гранулированного. Варвар.
– Молочка бы капельку, Петр Иванович.
– Изволь, – молоко в чай? Последователь Оруэлла. Я отвернулся.
По галерее – шаги. Несёт еще кого-то нелегкая. Всех гнать пора!
– Простите за вторжение. Анатолия Яковлевича нет у вас?
На подобный вопрос всегда хочется в ответ пошарить по карманам, вдруг да завалялся. Но с Нимисовым шутить вредно.
– Нет, – Аркаша отхлебнул пойло.
– Мы всегда в это время занимаемся медитацией – Александр Борисович, он и я. Некоторые – Нимисов посмотрел на Аркашу, – пока до этого не дозрели. Но Анатолия Яковлевича нет. Я заглянул в его комнату – никого, и постель заправлена. Надеялся, он тут.
– Нет. И не было. Я вчера его видел, поздно вечером, с биноклем, – пора убавить огонь под котлом.
– Странно. Где ж ему быть?
– Вдруг плохо стало? Сердце? – Аркаша отложил кружку. – Я поищу его, – он кивнул на окно. – Плащ надену и пойду.
– Я тоже, – Нимисов покинул кухню.
Нехорошо. Совсем нехорошо. Я заглянул в кладовую, снял с гвоздя дождевик, влез
Вода скатывалась по склону вниз, сливаясь в грязные ручейки. За дождем, едва угадываемый, рокотал Желчуг.
Из шале показались Нимисов с Аркашей. Я присоединился к ним.
– Саблецов как-то брал меня на свои астрономические обсервации. Вдруг он там? – из-за шума приходилось почти кричать.
Ненадолго хватит дождевика. Ветер дул в спину, и сырость уже холодила меж лопаток.
Опрокинутый стул, исхлестанный дождем, растопырил беспомощно ножки, а рядом в траве лежал человек, лежал лицом вниз, вытянув вперед руку, а другую подвернув под себя. Посиневшее лицо и широко раскрытые глаза с белесыми зрачками.
– Что с ним?
Кто спрашивает? Не узнаю голоса.
Я попытался отыскать пульс. Бессмысленно – окоченение успело сковать мышцы. И, перечеркивая шею – темная борозда.
– Он мертв, – я и свой голос не узнал.
– Я будто ждал этого, – верно, Аркаша. – Он раньше на сердце жаловался.
– Сердце не виновато. Он задушен, – я поднялся.
– Вы уверены? – Нимисов смотрел на мое плечо.
– Уверен.
Я осмотрелся. Вот он. Огромные объективы уткнулись в грязь, отвернувшись от нечистого неба.
– Вероятно, Саблецова удавили ремнем его собственного бинокля.
Мы стояли, не решаясь двинуться и тем самым признать свершившееся.
– Надо позвать остальных, – Аркаша не выдержал первым.
– Иди, – я поднял стул, сел. Мокрая одежда липла к телу.
Не спас дождевик. Ничто никого не спасает. Не вставая, дотянулся до бинокля.
– Осторожно! Там могут быть отпечатки пальцев!
– Дождь идет много часов, – я не смотрел на Нимисова, не смотрел на Анатолия. Не смотрел никуда.
Когда Саблецова укладывали на носилки, из руки отделился и упал на землю темный предмет. Я подобрал его. Пешка. Пластмассовая черная пешка. У меня был когда-то такой комплект. Подарок на день рождения в пятом классе.
С биноклем в одной руке и со стулом в другой я плелся за всеми.
В обеденном зале Олег и Юра замешкались в нерешительности.
– Кладите на пол, – распорядился Нимисов.
Я замёрз. Дрожь пробирала, откатывалась в глубь тела и замирала, не исчезая.
– Я полагаю, нам необходимо обсудить, что следует предпринять, – голос Страчанского – единственное, что осталось сухим вокруг. – Для начала переодеться и согреться. Петр Иванович, желателен крепкий кофе или чай.
Ох, как желателен.