Ган Исландец
Шрифт:
Физіономiя графа окончательно просвтлла.
— А! Посмотрите, мы станемъ одерживать одну побду за другой! Были при немъ бумаги? Въ особенности желзная шкатулка?
— Съ прискорбіемъ вынужденъ сообщить вашему сіятельству, что не наши клевреты покончили съ нимъ. Онъ былъ убитъ и ограбленъ на Урхтальскихъ берегахъ; и это преступленіе приписываютъ Гану Исландцу.
— Гану Исландцу! — повторилъ графъ, лицо котораго омрачилось: — Какъ! Этому знаменитому разбойнику, котораго мы хотли поставить во глав возмущенія!
— Ему, ваше сіятельство. Но посл того, что я узналъ о немъ, я опасаюсь, что намъ не легко будетъ розыскать его. Я на всякій случай уже подыскалъ
— Такъ Ганъ Исландецъ высокаго роста? — спросилъ графъ.
— Такъ по крайней мр описываютъ его, ваше сіятельство.
— Я всегда изумлялся, любезный Мусдемонъ, искусству, съ какимъ вы все устраиваете. Когда же вспыхнетъ возстаніе?
— О! Въ самомъ непродолжительномъ времени, ваше сіятельство; быть можетъ даже въ эту минуту. Рудокопы давно уже тяготятся королевской опекой и съ радостью примутъ мысль о возстаніи. Мятежъ вспыхнетъ въ Гульдбрансгал, распространится на Зундъ-Моёръ, захватитъ Конгсбергъ. Въ три дня можно поднять на ноги дв тысячи рудокоповъ; возмущеніе будетъ поднято именемъ Шумахера; отъ его имени дйствуютъ повсюду наши эмиссары. Противъ мятежниковъ мы двинемъ южные резервы, гарнизоны Дронтгейма и Сконгена, а вы явитесь какъ разъ во время, чтобы подавить бунтъ, окажете новую, отмнную услугу королю и освободите его отъ столь опаснаго для трона Шумахера.
Вотъ на какомъ несокрушимомъ основаніи воздвигнется зданіе, которое увнчаетъ бракъ высокородной двицы Ульрики съ барономъ Торвикомъ.
Интимный разговоръ двухъ злодевъ никогда не бываетъ продолжителенъ, такъ какъ то, что остается въ нихъ человческаго быстро ужасаетъ адскую сторону ихъ натуры. Когда дв извращенныхъ души открываются другъ другу во всей ихъ безстыдной нагот, взаимное безобразіе возмущаетъ ихъ. Преступленіе приходитъ въ ужасъ отъ преступленія, и два злодя, съ цинизмомъ сообщая другъ другу глазъ на глазъ свои страсти, удовольствія, выгоды, представляютъ одинъ для другаго страшное заркало. Ихъ собственная низость срамитъ ихъ въ другомъ; ихъ смущаетъ ихъ собственная гордость, страшитъ ихъ собственное ничтожество, и они не пытаются бжать, не пытаются не признавать себя въ имъ подобномъ, такъ какъ ихъ ненавистная связь, ихъ ужасающее подобіе, ихъ гнусное сходство неустанно пробуждаетъ въ нихъ голосъ, неутомимо твердящiй о томъ ихъ истомленному слуху. Какъ бы не былъ секретенъ ихъ разговоръ, онъ всегда иметъ двухъ неумолимыхъ свидтелей: Бога, котораго они не видятъ и совсть, которая даетъ имъ себя чувствовать.
Конфиденціальныя сообщенія Мусдемона тмъ боле были тягостны для графа, что его клевретъ безпощадно удлялъ патрону половину участія въ совершенныхъ или замышляемыхъ злодяніяхъ. Многіе льстецы предпочитаютъ выгораживать вельможъ, хотя по наружности изъ темныхъ длишекъ, принимаютъ на себя всю отвтственность и даже часто оставляютъ патрону постыдное утшеніе, что онъ какъ будто противился выгодному для него преступленію. Мусдемонъ съ утонченной хитростью дйствовалъ какъ разъ обратно. Онъ хотлъ какъ можно рже являться въ роли совтника, предпочитая роль повинующагося. Онъ зналъ душу своего патрона такъ же хорошо, какъ патронъ зналъ его душу, и онъ никогда не компрометировалъ себя, не компрометируя въ то же время и графа. Посл головы Шумахера, первая, которую графъ страстно желалъ видть на плах, была голова Мусдемона, и послдній зналъ это, какъ будто самъ патронъ сообщилъ ему объ этомъ; графъ
Когда графъ получилъ нужныя для него свднія, ему оставалось только отпустить Мусдемона.
— Мусдемонъ, — сказалъ онъ, милостиво улыбаясь: — вы самый преданный, самый ревностный изъ моихъ подчиненныхъ. Все идетъ отлично и этимъ я обязанъ вашему старанію. Я длаю васъ личнымъ секретаремъ великаго канцлера.
Мусдемонъ низко поклонился.
— Это еще не все, — продолжалъ графъ: — я въ третій разъ буду просить для васъ ордена Даннеброга; но опять таки опасаюсь, что ваше происхожденіе, ваше позорное родство…
Мусдемонъ покраснлъ, поблднлъ и, снова поклонившись, скрылъ отъ графа свое смущеніе.
— Ступайте, — продолжалъ графъ, протягивая ему руку для поцлуя: — ступайте, господинъ секретарь, составьте ваше прошеніе. Быть можетъ оно застанетъ короля въ добромъ настроеніи духа.
— Дастъ ли его величество свое согласіе, или нтъ, а я глубоко признателенъ и горжусь милостями вашей свтлости.
— Поторопитесь же, мой милый, такъ какъ мн надо хать. Необходимо также собрать точныя свднія объ этомъ Ган.
Поклонившись въ третій разъ, Мусдемонъ открылъ дверь.
— Ахъ, да, — сказалъ графъ: — чуть не забылъ… Въ качеств личнаго секретаря напишите въ мою канцелярію, чтобы прислана была отставка синдику Левига, который компрометируетъ свой санъ въ округ, пресмыкаясь передъ чужестранцами, которыхъ совсмъ не знаетъ.
XIV
— Право, милостивый господинъ, намъ слдуетъ сходить на поклоненіе въ Линрасскую пещеру. Кто бы могъ думать, что этотъ отшельникъ, котораго я проклиналъ, какъ адскаго духа, окажется нашимъ ангеломъ-хранителемъ, что копье, каждую минуту просившее нашей жизни, какъ мостъ поможетъ намъ перешагнуть бездну.
Въ такихъ цвтистыхъ, довольно комичныхъ выраженіяхъ Бенигнусъ Спіагудри выражалъ Орденеру свою радость, удивленіе и свою признательность къ таинственному отшельнику. Оба путешественника давно уже покинули проклятую башню. Мы встрчаемъ ихъ уже довольно далеко отъ деревни Виглы, съ трудомъ пробирающихся по горной дорог, перескаемой лужами и загроможденной большими камнями, которыхъ стремительный, бурный потокъ оставилъ на сырой вязкой почв.
Солнце еще не взошло на горизонт; только кустарникъ, обрамлявшій по сторонамъ скалистую дорогу, рисовался черными фестонами на блесоватомъ небосклон; окружающіе предметы являлись взору еще безъ красокъ, но постепенно принимая свои очертанiя на тускломъ и какъ бы густомъ свт, который утреннія сумерки свера разливали въ холодном, утреннемъ туман.
Орденеръ хранилъ молчаніе, уже нсколько минутъ погруженный въ сладкое забытье, которому не мшаетъ иногда машинальное движеніе ходьбы. Онъ не смыкалъ глазъ со вчерашняго дня, когда до своего возвращенія въ Мункгольмъ усплъ немного отдохнуть въ рыбачьей лодк, стоявшей на якор въ Дронтгеймской гаван. Между тмъ какъ тло его подвигалось къ Сконгену, душа стремилась къ Дронтгеймскому заливу, въ ту мрачную темницу, въ ту печальную башню, въ стнахъ которой томилось единственное существо въ мір, съ которомъ онъ могъ длить мечты о счастіи и надежд. Когда онъ бодрствовалъ, мечты объ Этели не покидали его ни на минуту. Во сн эти мечты, принимая фантастическіе размры, озаряли его грезы. Во сн, въ этой второй жизни, когда душа живетъ одна, когда физическая натура исчезаетъ со всмъ ея чувственнымъ зломъ, онъ видлъ свою возлюбленную не въ большей чистот, не боле прекрасною: но свободною, счастливою, принадлежащею ему.