Ганфайтер. Дилогия
Шрифт:
Озеро Восток не знало волн, ибо тут не дули ветра: в гигантской полости царили вечный мрак, тишина и холод – вода остыла до минус двух, но давление мешало ей покрыться льдом.
Левее, где у самого берега громоздились скалы, зажёгся прожектор. Посветив к северу, луч уткнулся в пелену тумана – там поверхности достигало тепло гидротермального источника, прогревая воду до плюс пяти. Прожектор вернулся, описав дугу, и замер. Почти сразу же в овале света кругами заходили волны, донёсся слабый всплеск.
– Псевдомедуза балует, – сказал старший
Кряхтя, он наклонился, рукой в перчатке проводя по жёстким росткам белой колючки, вспыженным у самой воды.
Мощная штука – жизнь, подумал Флоридов. Зародилась – всё, хрен вымрет. Холодина? Выдюжит! Антифриз к кровушке примешает или, там, к соку. Ещё и антиоксидантов добавит, а то кислороду больно уж много…
В том месте, где присел Герман, тянулась отмель – воды было по колено. Здоровенные слизнякиневидимки ползали по галечному дну, прикидываясь лёгкой мутью. Камешки хорошо различались сквозь их прозрачные тела, разве что казались нечёткими, размытыми слегка. Слизняки прятались от хищных псевдомедуз…
– Идут, – проворчал Арнаутов.
Флоридов, кряхтя, выпрямился. По берегу, отбрасывая длинные тени, поспешали трое в скафандрах.
– Здрасте, Генрих Михалыч! – раздался в наушниках жизнерадостный вопль.
– Наше почтение Герману Остаповичу! – добавился второй привет.
– И добрый день! – послышался третий.
Начальник станции повернулся к старшему гляциологу, напуская на себя чиновную строгость.
– Это кто? – поинтересовался он.
– Это мы! – откликнулся один из троицы.
– Надежда мировой гляциологии, – дополнил другой.
– Скромные герои науки, – заключил третий. – Подвижники!
Арнаутов преувеличенно тяжко вздохнул.
– Мои кадры, – признался он, разводя могучими руками. – Молодёжь! Они в детстве сосульки облизывали, вот и решили, что станут гляциологами, когда вырастут.
– Вырастито они выросли… – протянул Флоридов, нарочно подпуская в голос сомнения.
– Мы возмущены недоверием… – начал самый бойкий из «молодёжи», но старший гляциолог грозно цыкнул, и настала тишина.
– Выкладывайте, – сказал Герман.
Самый бойкий солидно откашлялся и заговорил лекторским тоном:
– Как известно, подлёдное озеро Восток простирается в длину на двести пятьдесят километров, а в ширину на пятьдесят. При этом глубина данного водоёма доходит до тысячи двухсот метров и… И фиг его знает, что там, на той глубине творится!
– Основой местного биоценоза, – подхватил его товарищ, – являются хемоавтотрофные бактерии. Они кормятся сероводородом, цианистым водородом и угарным газом от гидротерм на дне озера. Но точно мы этого не знаем – мы там не были.
– Ну так нырните – и узнаете, – сказал Флоридов усмешливо.
– А как?! – вскричала молодёжь. – Автобатискаф в лифт не пролезает, а гидроскафандров у нас нету!
– Нам бы парочку! – заныл первый.
– Скафандриков! – уточнил второй.
– Хоть один! – опростился третий. – Самый завалященький!
Начальник
– Будем думать, – вздохнул он.
Арнаутов хотел чтото добавить, но не успел – стали происходить события. События странные и удивительные.
Сперва над озёрной гладью замерцали неяркие сполохи, будто столбы тусклого света пробивались изпод чёрной воды. Оранжевые, жёлтые, розовые, они трепетали зыбкими колоннами, медленно перемещаясь, ярчея или угасая, то расслаиваясь на отдельные мерцающие клубы, то расщепляясь на тонкие световые жгутики.
В ушах у Флоридова зазвенело, свет померк. Чисто рефлекторно он включил регистрирующие приборы. Окружающее воспринималось им будто сквозь толстое стекло или через нейтральный светофильтр. Герман видел озеро Восток, различал гляциологов, падавших на заиндевелый песок, наблюдал псевдомедуз, десятками выпрыгивавших из воды и распускавших тонкие щупальца, зрел Арнаутова, который стоял на четвереньках, тупо уставившись перед собой.
И на фоне этого внешнего мира, как бы пригашенного, вылинявшего, проступали яркие, чёткие видения – глаза, молившие о помощи, руки, вскинутые в странном приветствии, лицо – очень бледное, почти что белое лицо человека в военной фуражке с высокой тульей. Человек говорил с Германом, внушал чтото с проникновенностью и силой.
Тут на Флоридова навалилась душная тьма, и сознание покинуло его.
9 декабря, 11 часов 25 минут.
Дмитрия Дмитриевича Купри назначили зональным комиссаром в один год с Флоридовым. Друзьями они не были, так только, здоровались при встрече, перекидывались парой слов: «Как жизнь?» – «Да так себе…» – «Ну ладно, давай!» – «Давай…»
Оба были полярниками по призванию – Герман работал инженеромводителем на «Молодёжной» и знал танкитранспортёры от и до, а Дмитрий занимался метеорологией на станции «Новолазаревская». Они успели трижды отзимовать, когда президенты союзов государств подмахнули Кергеленскую декларацию, учреждавшую АЗО.
В те дни Антарктида гудела как ледяной улей. Полярники со всех станций давали «добро», готовясь назваться антарктами. Коекто, правда, улетелтаки на Большую землю, но не выдержал, вернулся – суров Крайний Юг, однако ж и прекрасен. И стали антаркты житьпоживать да добра наживать.
И всё бы ничего, но тут повалили переселенцы – неработающие «пролы», [55]их ещё «жрунами» прозывали. И началось… Пьянкигулянки, драки да поножовщина каждый божий день. На шестом континенте, где не запирали дверей, появились замки, решётки, электронные сторожа…
Пришлось Купри бросать метеостанцию и переводиться в службу охраны правопорядка. Через год дослужился до старшего полицейского, а ныне и в комиссары вышел…
– Димдимыч! – окликнули его, развевая воспоминания, и Купри обернулся в сторону пилотской кабины.