Ганфайтер. Дилогия
Шрифт:
Набродившись так, что ноги гудели, «азовцы» и «тозовцы» спустились к набережным, туда, где раньше на замусоренные пляжи выходили негритянские гетто. Ныне на берег бухты глядели фасадами стандартные двухэтажные коттеджи спецов средней руки.
Пройдя половину дубовой аллеинабережной, ТугаринЗмей сказал приглушённо:
– Сихали, не оглядывайся.
– А чего?
– Нас пасут.
– Кто? – насторожился Тимофей.
– Знать бы…
– Двое топают за нами, а ещё один… – быстро проговорил Рыжий. – Нет,
– А как они выглядят? – поинтересовался Белый.
– Нуу… – Тимофей нагнул голову и скосил глаза. – Один, такой, выбрит, причёсан по моде, хоть в витрину ставь. Другой в комбезе, и борода такая, колечками…
– Колечками? – вздрогнул Сегаль.
– Ага. Хромает сильно.
– Хромает?..
Переглянувшись с Купри и Шуриками, Борис присел, якобы поправляя магнитные защёлки на башмаках. Встав, он бросил короткое:
– Это он!
– Кто? – нетерпеливо осведомился Сихали.
– Кому я ногу зацепил на Унтерзее, – осклабился Белый. – Жаль, что не оторвал…
– «Чёрное солнце» взошло… – пропел Рыжий, запуская руку под куртку.
– Как взошло, так и зайдёт, – отрезал Илья.
– Замечательно… – сказал Тимофей.
Он шагал, как и прежде, пружинисто, разве что походка его обрела мягкость кошачьей поступи. И ещё он прикладывал немалые усилия к тому, чтобы не каменеть спиной. Трудновато жить, полагаясь на свои рефлексы, но ведь до сих пор он както опережал убийц…
Неожиданно развесёлая компания чёрной молодежи повалила на аллею с гоготом и выкриками, вознамерившись на людей посмотреть и себя показать. Тёмнокожие, молодые, здоровые, не отягощенные знаниями и печалями, они топали в такт и ревели старинную боевую песню зулусов:
Эйая! Йа! Яайи, яайи, яайи, яайи, яайи, яайи, яайи, уа!
Бабете баявку зитела обисини…
Молодёжь отрезала океанцев с антарктами от их преследователей – те остановились покурить.
– Вызываем полицию? – нервно спросил Купри.
– Щас! – буркнул Харин.
– Подождём, – сказал Сихали, непринуждённо разваливаясь на скамье.
– Чего? – нахмурился комиссар.
– Чтобы можно было побеседовать без свидетелей.
– И без жертв среди мирного населения, – добавил Шурик Рыжий, приседая рядом с генруком.
– Золотые слова, – лениво сказал Сихали, поглядывая на скамью, облюбованную парочкой – смуглой мулаточкой с пышной гривой волос и белым худым парнем в очках – не в тех, что защищают от солнца, а в оптических, для коррекции близорукости.
Африканская гопа, завидев этих двоих и осудив подобный вид межрасовых отношений, окружила скамью и расселась на спинке, поставив ноги на сиденье.
– Мангати! – торжественно произнёс жилистый курчавый парень с кожей странного серого оттенка. – Что ты видишь, Мангати?
– О, Макала! – напыщенно ответил с другой стороны лавки чёрный
– И кого же, инкоси? [81]
– Я вижу белого бааса, [82]Мангати, охмуряющего нашу Коко!
– Верно, Макала! А ты что скажешь, Мгану?
– Непорядок, Мангати, – понурился Мгану.
– Надо бы нашим чёрным кулачкам, – задумчиво проговорил самый крупный из африканцев, – начистить это белое очкастое рыло.
– Веррна, Мбазо! – воодушевился Мангати.
Трое зулусов лениво встали, окружая белого. Тот загнанно озирался, блестя стёклами очков.
– Поможем? – спросил у Брауна Илья.
– Посиди, – успокоил его генрук. – Мужчина должен сам справляться со своими проблемами.
– Да их много…
– Но он ещё даже попытки не сделал, чтобы осадить кафров. [83]
– Точно, что кафры… – пробурчал Белый. – Вон, Цондзома – нормальный пацан. А эти…
– Эти везде одинаковы, – криво усмехнулся Браун. – Что чёрные, что белые… Ага, вот это уже наглёж.
Мангати, сопя и облизывая вывернутые губы, полез к девушке.
– Змей, приглядывай за нашими «друзьями», – бросил Тимофей, вставая.
– Я бдю.
Сихали неторопливо подошёл к разбитной гопкомпании. Не то чтобы он так уж стремился к справедливости…
Ну кто ему эта девушка? Однако существовали ещё и такие понятия, как долг и честь. Если уж тебя считают сильным и смелым человеком, если ты сам мнишь себя таковым, то за тобой должок – оказывать противодействие злому. Не исполнишь сей долг – замараешь честь, подмочишь репутацию, а репутация – это такая тонкая материя, которую очень легко намочить, вот только, чтобы высушить её, порой не хватает целой жизни. Тимофей просто вовремя понял, что для настоящего мужчины ничего дороже чести и великолепного чувства достоинства не существует, вот и берёг их, как мог, доказывая всему миру: я достоин! И честь имею. Только это вовсе не значит, что ему хотелось вступаться за Коко, ввязываться в драку. Ужас, как не хотелось! Однако положение обязывало…
– Порусски разумеешь, кафр? – лениво спросил он толстяка.
– Разумею! – угрожающе ответил Мангати. – За «кафра» ответишь!
– Лапы от девушки убери, а то обломаю.
Африканцы притихли, щеря белые зубы. Наконецто набрели на развлечение!
Мангати неожиданно легко поднялся, повёл налитыми плечами, хотел и бицепсы напружить, да времени не хватило – Браун не стал выпендриваться, а сразу, без долгих разговоров, всадил зулусу в солнечное сплетение палец, твёрдый как отвертка, и тут же пяткой ладони саданул в чёрный вялый подбородок. «Кафра» отбросило на спинку скамьи. Улыбки на лицах африканцев притухли. Защёлкали вынутые ножи, чёрные пальцы продевались в кастеты.