Ганс и Грета
Шрифт:
Отецъ посвтилъ ему до двери и, заперевъ ее, воротился въ комнату. Грета сидла все въ томъ же положенiи, устремивъ глаза на вязанье, спицы котораго двигались быстре, чмъ слдовало. Старикъ нсколько разъ прошелся взадъ и впередъ по маленькой комнатк. У Греты сердце заныло; ей казалось, что она умретъ, если заговоритъ; но всетаки она заговорила, и не узнала своего собствннаго голоса; ей чудилось, что кто-то другой говорить за нее: «Вдь вы не думаете, батюшка, что онъ замшанъ въ этомъ дл?»
– Спроси его сама! – сердито крикнулъ старикъ и прошелъ въ свою комнату рядомъ. Грета слышала, что онъ раздлся и легъ. Тихонько плача, она посидла еще немножко, потомъ убрала работу и пошла въ свою комнату. Лампу Грета оставила внизу; она всегда ложилась спать безъ свчи, такъ же, какъ ея отецъ. Сегодня она не смла бы отправиться къ пруду на свиданіе съ Гансомъ, да къ тому же было слишкомъ поздно. Знай она, что Гансъ еще ждетъ ея въ эту минуту,
Но не смотря на то, Грета никакъ не могла успокоиться. Все новыя, ужасныя картины представлялись ея воображенiю и не давали ей заснуть, хотя она и читала одну молитву за другой. Наконецъ ея страхъ дошелъ до того, что она вскочила съ посnели и отворила окно, чтобы, по крайней мр, вдохнуть немного свжаго воздуха.
Ночь была темная и втряная; черныя тучи быстро проходили подъ молодымъ мсяцемъ, поднимавшимся надъ Ландграфской горой. Грета вздрогнула отъ холода и страха. Ей постоянно приходилъ на память разговоръ отца съ г. Кернеромъ: такая ночь какъ сегодня, едва освщенная луной, самое удобное время для браконьерства.
Вдругъ раздался выстрлъ въ глубин Ландграфскаго ущелья! Затмъ второй.
– Боже мой! – закричала Грета, захлопнула окно и бросилась на постель. – Боже мой, Боже мой! Это врно стрляеть Гансъ!
VI.
Этою ночью кончилось бабье лто. Въ два часа начался дождь и продолжался нсколько дней съ короткими перерывами. Гансу, боле многихъ, пришлось пожалть, что лто прошло безвозвратно. Работникъ чувствуетъ себя совершенно инымъ человкомъ, и работа въ лсу идетъ гораздо скоре, когда солнце утромъ восходитъ надъ гигантскими соснами, а вечеромъ скрывается за ними; когда между поросшими мохомъ стволами сосенъ виднется смющаяся долина, а вверху синетъ ясное небо; когда звукъ топора далеко раздается по тихому лсу и посл каждаго удара грудь глубоко вдыхаетъ теплый, бальзамическій воздухъ. Но когда исчезнетъ голубое небо, а срыя тучи станутъ спускаться все ниже и ниже, пока наконецъ не повиснутъ на втвяхъ сосенъ и не польетъ почти безпрерывный дождь, такъ что вс дороги превра¬тятся въ ручьи; когда втеръ начнетъ свистать и завывать между мокрыми вершинами сосенъ, – тогда легкая работа кажется все тяжеле и тяжеле, работникъ начинаетъ проклинать ее, и ему невольно приходитъ на умъ: какой онъ бднякъ и горемыка!
Ганса было не легко довести до этого сознанія, но не легки были и послдніе дни работы для бднаго парня! Страшный сонъ, виднный имъ въ ночь, проведенную у пруда, былъ дурнымъ предзнаменованіемъ, которое не замедлило исполниться. Сначала Гансъ недоумвалъ, почему люди на него такъ странно смотрятъ и ведутъ такія странныя рчи, когда имъ приходится заговорить съ нимъ – чего они видимо избгаютъ. – Но теперь хозяинъ пересказалъ ему вс деревенскіе толки на его счетъ и прибавилъ, что никто не сомнвается въ «участіи Ганса въ этомъ дл». Гансъ вышелъ изъ себя, услыхавъ, въ чемъ его подозрваютъ, и очень изумился, когда г. Гейнцъ сказалъ ему съ своей неизмнной улыбкой: «Мн до этого дла нтъ, Гансъ, я и знать ничего не хочу; но твоя жилица – ни я, ни она въ этомъ не видимъ ничего дурнаго – сказала мн, что ты куда-то уходишь по вечерамъ и она никогда не знаетъ, когда ты воротишься. Третьяго дня ты, по ея словамъ, пришелъ домой далеко за полночь. Не хорошо, Гансъ, что про тебя ходатъ такіе слухи; я далъ твоей жилиц талеръ, а зачмъ, она сама догадается. Но послушай, Гансъ! повадился кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сломить; а мн было бы очень жаль тебя. Я не такой черствый человкъ, какимъ меня выставляютъ, Гансъ! и кто любить Гейнца, того и Гейнцъ любить.»
Гансъ клялся и божился, что ему и въ мысль не приходило
Ну, да это еще ничего! Но не видать все это время Греты и ничего не слыхать про нее, это было Гансу тяжеле всего.
Съ той ночи, лампа ни разу еще не свтилась въ кухн Греты на условленномъ мст. Гансъ не зналъ, какъ много причинъ имла Грета остерегаться подозрительнаго отца и недоброжелательныхъ сосдей; а когда это и приходило ему на умъ, то онъ говорилъ: Смлымъ владетъ Богъ; впрочемъ мн тоже надо остерегаться, я рискую еще больше, чмъ Грета; ну, да не согнуть имъ меня въ баранiй рогъ!
Гансъ сначала очень сердился на свою жилицу за ея болтливость и хотлъ ей тотчасъ отказать отъ квартиры, такъ какъ подходило первое число, а она такъ же, какъ и въ прошлый мсяцъ, не была въ состояніи заплатить за нее. Но у него не хватило силъ выгнать эту женщину; гд найдегь она себ пристанище? Никто не приметъ ее. Здсь, по крайней мр, она съ семьей иметъ пріютъ отъ непогоды, да еще Гансъ хотлъ ей дать на зимнее топливо щепокъ и хворосту, предоставленныхъ великодушнымъ Гейнцемъ въ его пользу. Кром того, меньшой ребенокъ, котораго долговязый Гансъ любилъ особенно за его крохотный ростъ, заболлъ. Потому, придя къ жилиц, Гансъ перемнилъ намреніе, Заговорилъ о постороннихъ вещахъ и подарилъ вдов нсколько грошей, такъ какъ у нея, по обыкновенію, не было ни полушки. Она, конечно, перестанетъ болтать, если я скажу, что этимъ она вводитъ меня въ непріятности, сказалъ про себя Гансъ. Онъ даже сталъ подумывать, нельзя ли съ г-жей Миллеръ, которая, въ качеств нищей, иметъ доступъ во вс дома, переслать записочку Грет, какъ вдругъ получилъ извстіе о Грет чрезъ человка, отъ котораго всего мене могъ этого ожидать.
Человкъ этотъ былъ никто иной, какъ Клаусъ, который, кром соломенныхъ туфлей, скупалъ на фабрик корзины и цыновки и продавалъ ихъ по домамъ. Однажды онъ повстрчался съ Гансомъ, когда тотъ возился съ блой лошадью на крутомъ спуск горы. Телжка Клауса на этотъ разъ была опять пуста; слдовательно, онъ отправлялся на фабрику. Молодая и горячая блая лошадь родилась въ долин и питала неопреодолимый страхъ ко всмъ крутымъ спускамъ, вроятно потому, что не довряла тормозу тяжело нагруженной телги, катившейся сзади. Готовый ежеминутно помчаться внизъ, блый еще боле увеличивалъ трудности пути.
– Не легкая работа, Гансъ! – сказалъ Клаусъ, немного приподнимая изорванную рогожку, которой прикрылся съ головой отъ дождя. Гансъ, еще не забывшій своего страшнаго сна и разсерженный блымъ, стоявшимъ теперь тихо, но съ раздувающимися ноздрями, вовсе не былъ расположенъ продолжать разговоръ. Онъ проворчалъ себ подъ носъ нчто такое, что должно было отбить у Клауса охоту къ дальнейшей бесд. Но, вроятно, старикъ не понялъ Ганса, потому что вытащилъ свою коротенькую трубочку, закурилъ ее и повторилъ:
– Не легкая работа, Гансъ! За-то врно хорошо платятъ.
– Я не спрашиваю, какую прибыль приноситъ вамъ ваша торговля, – грубо отвчалъ Гансъ.
– Ну, ну, не сердись, – сказалъ старикъ. – Что я получаю, счесть не трудно: съ пары туфлей мн прибыли два пфенига, съ каждаго коврика три, а раньше недли не сбудешь всего товару – жить этими деньгами нельзя – и я давно бы умеръ съ голоду, если бъ иногда не перепадалъ лишній грошъ со стороны.
– Вотъ какъ! – сказалъ Гансъ.
– Да, – отвчалъ Клаусъ; – и теб не мшало бы поискать какого-нибудь заработка на сторон.