Ганс и Грета

Шпильгаген Фридрих

– Да гд его искать-то? – проворчалъ Гансъ.

– Найти не трудно, – продолжалъ старикъ, задумчиво покуривая свою трубочку. – Клаусъ всегда радъ услужить хорошему человку. Я и отцу твоему доставлялъ работу, Гансъ.

– Въ самомъ дл? – спросилъ Гансъ.

– Да, да, – продолжалъ Клаусъ, – черезъ меня твой отецъ заработалъ немало денегъ. Он ему были нужны, и теб, можетъ быть, скоро понадобятся.

– Какъ такъ?

– Такой славный парень, какъ ты, не можетъ остаться на вки-вчныя бобылемъ, какимъ живу я, старая перелетная птица. На меня двушки никогда и вниманія не обращали! А содержать жену и дтей, Гансъ, стоить дорого, очень дорого.

И старикъ покачалъ головой, такъ что вода

съ намокшей рогожки потекла ему на лицо.

– Никогда я не женюсь, – сказалъ Гансъ, съ грустью воспоминая о злой Грет, которую не видалъ уже съ недлю.

– Не говори этого, не говори! – сказалъ Клаусъ, продолжая курить. – Ты, конечно, еще не покупалъ у меня соломенныхъ ковриковъ, чтобы послать ихъ Грет, какъ сдлалъ сегодня Яковъ Кернеръ, но…

– Что вы говорите? – закричалъ Гансъ и рванулъ за поводъ благо, начавшего посл минутнаго отдыха снова выказывать признаки нетерпнія.

– Да, да, – сказалъ Клаусъ, спокойно продолжая курить. – Сегодня утромъ у меня остались только два коврика, самые лучшіе и дорогіе; я ихъ никакъ не могъ сбыть. Я только-что хотлъ отъхать отъ шинка, какъ вдругъ подходитъ Яковъ и начинаетъ торговать ихъ; долго мы не могли сойтись въ цн. Вотъ теб еще грошъ, Клаусъ, – сказалъ Яковъ и сталъ шарить у себя въ карман; – зазжай къ школьному учителю, кланяйся ему и передай эти коврики мам-зель Грет. Мам-зель Грет! Вотъ ты куда мтишь! подумалъ я и похалъ къ дому школьнаго учителя. Я его не засталъ дома, онъ былъ въ школ. Смотри, Гансъ, лошадь не хочетъ стоять, да и мн надо засвтло перебраться черезъ гору. Прощай!

Старикъ засвисталъ своимъ собакамъ, которыя преспокойно улеглись въ луж на дорог, вроятно разсудивъ, что мокре, чмъ теперь, он не будутъ.

– Блый еще можетъ постоять минутку, – сказалъ Гансъ.

– Мн нечего больше разсказывать, – отвчалъ старикъ, начиная распутывать постромки. – Я засталъ Грету одну дома и передалъ ей подарокъ. Думалъ, она поблагодаритъ меня за трудъ и поднесетъ рюмочку. Какъ бы не такъ! Она вдругъ залилась слезами, бросила мои прекрасные коврики на полъ, будто старыя рогожки, и долго продолжала плакать. Ну, подумалъ я, скверное дло! Не желалъ бы я быть ихъ сватомъ! Однако прощай, Гансъ, счастливаго пути!

Собаки рванулись, одна даже было начала лаять, радуясь, что наконецъ можно продолжать путь, но за это старикъ наградилъ ее сильнымъ пинькомъ. Нсколько минутъ спустя, Гансъ опять очутился одинъ и задумчиво продолжалъ спускаться съ горы. Нсколько разъ онъ весело улыбался, представляя себ картину, какъ Грета швырнула въ уголъ коврики; въ дополненіе картины, онъ воображалъ себ положенiе Якова Кернера, сидящаго на одномъ изъ этихъ ковриковъ и летящаго вмст съ нимъ въ уголъ. Но въ конц концовъ разговоръ съ Клаусомъ, вмсто того, чтобъ успокоить Ганса, еще боле встревожилъ его. Подарокъ Якова не выходилъ у него изъ ума, и онъ спрашивалъ себя: не полюбитъ ли Грета мало по малу соломенные коврики? Двушка всегда останется двушкой, а богатый женихъ… Ахъ, чортъ возьми! Блый, будешь ли ты спускать, какъ слдуетъ?

Когда Гансъ пріхалъ, дождь прошелъ, и посл ужина дочери булочника могли опять трепать ленъ, сидя на чисто вымытыхъ ступенькахъ крыльца. Гансъ стоялъ, покуривая свою любезную трубочку, и смотрлъ на двушекъ. Онъ уже отказался отъ надежды встртить Грегу подъ тополями. Двушки болтали, а Гейнцъ, опустивъ руки въ карманы, стоялъ, прислонясь къ косяку, и снова завелъ съ Гансомъ разговоръ на избитую тему: не лучше ли опять запрягать стараго буланаго, пока блый не привыкнетъ къ зд по горамъ.

Яковъ Кернеръ вышелъ въ это время изъ дому и сталъ переходить черезъ улицу. Замтя группу у дверей, онъ пріостановился на минуту; но потомъ, пожелавъ сухо

«добраго вечера», поворотилъ въ переулокъ.

Онъ въ правой рук держалъ что-то, чего въ сумеркахь нельзя было разсмотрть, тмъ боле, что, проходя мимо дома булоч¬ника, онъ переложилъ свою ношу изъ правой руки въ лвую.

Двушки засмялись; Гансъ слышалъ, какъ Анна сказала: «Онъ идетъ къ своей милой», а Лизбета, вторая дочь Гейнца, проговорила: «А видла ты его громадный букетъ?» къ чему третья, Катерина, прибавила: «Значитъ дло идетъ на ладъ!»

И хохотъ начался снова. У Ганса было очень тяжело на душ; онъ не слышалъ того, что говорилъ булочникъ: ему хотлось побжать за Яковомъ, схватить его и бросить въ прудъ; но онъ не находилъ предлога уйти. Ему пришло въ голову: пока Грета кокетничаетъ съ возлюбленнымъ, почему бы и ему не позабавиться съ дочерью булочника? Онъ подошелъ къ Анн и началъ пересмиваться съ ней.

Анн только этого и хотлось, и скоро они подняли такой смхъ и гамъ, что ихъ было слышно далеко на улиц. Старикъ стоялъ тутъ же и улыбался своей флегматической улыбкой. Гансъ началъ разсказывать разные анекдоты изъ своей военной жизни и такъ усердно разукрашивалъ ихъ, что двушки зажимали себ уши, или, по крайней мр, длали виду что не слушаютъ Ганса, а г. Гейнцъ хохоталъ, подперши себ бока. Веселье было въ самомъ разгар, когда возвратился г. Кернеръ. Капризная Анна спросила его: не потерялъ ли онъ букета? она нашла какой-то букетъ. Это возбудило снова всеобщую веселость, и Гансъ принялъ въ ней самое живое участіе.

Дождь снова сталъ накрапывать, и Гансъ отправился домой, но прежде внесъ прялки двушекъ въ комнату и при этомъ случа усплъ поцловать Анну, которая въ темнот и попыхахъ попалась ему прямо въ объятія.

– Превеселый вечеръ! – сказалъ себ Гансъ.

VII.

Но, на слдующее утро, расположеніе его духа было далеко невеселое. Ночью была сильная гроза, и можно было бояться, что втеръ снесетъ всю крышу. Въ нсколькихъ мстахъ потолка оказалась течь, и дождь лилъ прямо на постель Ганса. Сонъ нисколько не облегчилъ его, и онъ чувствовалъ боль во всхъ членахъ, когда сходилъ ощупью по темной лстниц, еще задолго до разсвта. Безсонная ночь еще не была бы большимъ несчастіемъ: Гансу безсонныя ночи были не въ диковинку, и, сдлавъ нсколько шаговъ, онъ побдилъ свою усталость: но съ мыслями справиться было не такъ легко. Цлую ночь его преслдовала мысль – и теперь она не давала ему покоя – мысль, что шутка, которую онъ съигралъ вчера съ дочерью булочника, была безчестная шутка. Его обычное утшеніе, что онъ все это длалъ ради Греты, не подйствовало на этотъ разъ. Все это не заслужило-бы одобренія Греты, а тутъ еще поцлуй за дверью! Гансъ покачалъ печально головой. Дружескаго поцлуя, конечно, никто не можетъ запретить, и ему вспомнились многіе поцлуи изъ его прошедшей жизни, между прочимъ и такiе, которыхъ нельзя было назвать вполн безупречными. Однако – однако, все-таки лучше было бы, если бы я во время убрался домой! Право, меня точно искушаетъ лукавый; я всегда длаю именно то, чего не слдовало бы длать. Гансъ отодвинулъ засовъ у двери и пошелъ въ конюшню. Обыкновенно онъ заходилъ сначала въ кухню выпить чашку кофе, но какъ онъ ни былъ вкусенъ, сегодня у Ганса не было никакого апетита.

Въ дом было все тихо; его врно никто не слыхалъ, и это ему было посердцу. Онъ запрягъ буланаго, какъ вчера условился съ булочникомъ, и хотлъ уже выводить лошадь изъ конюшни, какъ вдругъ увидлъ, что Гейнцъ выходитъ изъ дому и направляется къ конюшн.

«Куда это такъ рано тащится старикъ?» – проворчалъ Гансъ.

– Добраго утра, Гансъ! – сказалъ булочникъ. – Ты уже на ногахъ? Съ этой поры? Это хорошо. Ну, ужъ погодка была сегодня ночью.

– Нечего сказать, хороша! – сказалъ Гансъ.