Ганс и Грета

Шпильгаген Фридрих

Гансъ медленно пошелъ по улице до своего дома; здсь онъ внимательно оглядлся и повернулъ въ узенькій переулокъ, между своимъ домомъ и амбаромъ булочника, прямо къ пруду. Тамъ онъ, почти неслышно крадучись отъ дерева къ дереву, обогнулъ половину пруда и добрался наконецъ до мста, где Грета обыкновенно дожидалась его.-

Греты еще не было; но въ кухн у школьнаго учителя светился огонекъ, а это былъ знакъ, что Грета еще, можетъ быть, выйдетъ. Гансъ слъ на пень и сталъ смотреть на огонекъ, прислушиваясь къ малйшему шороху.

Вечеръ былъ такой темный, какой только можетъ быть въ начал октября. На неб не было ни одной звздочки, втеръ завывалъ въ сухихъ листьяхъ тополей. Иногда раздавался лай собаки, или мычаніе коровы въ стойл; въ Ландграфскомъ ущельи шумлъ лсъ, а у ногъ Ганса журчалъ ручей.

Гансъ слышалъ все это своимъ чуткимъ ухомъ; иногда онъ вставалъ, потому что ему чудились легкіе шаги Греты; но это

только кружились листья по земле. Наконецъ отъ напряженія его веки отяжелели; онъ слышалъ только журчаніе воды, но и то все глуше; голова его опустилась на грудь и онъ заснулъ.

Ему снилось, что онъ опять въ лсу, а Грета выглядываетъ изъ за сосенъ. Онъ позвалъ ее, она отвчала ему: Приди самъ! Онъ бросился къ ней, она убжала отъ него, и чмъ скоре онъ бежалъ, тмъ скорее скрывалась она за соснами; вотъ онъ почти уже настигъ ее; но въ ту самую минуту, какъ онъ уже готовъ схватить ее, Грета исчезаетъ, а на ея мсто является Клаусъ съ своею телжкою, запряженной собаками. Телжка его покрыта толстымъ полотномъ. Оно въ крови. Что тамъ у тебя? спрашиваетъ Гансъ. Рдкій товаръ, говоритъ Клаусъ и снимаетъ покрышку. Въ телжк лежитъ статный олень: пуля попала ему подъ лопатку; а подле оленя – прекрасная винтовка отца. Эта винтовка моя! говоритъ Гансъ и схватываетъ ее. Ого, говорить старикъ, не торопись! и отталкиваетъ Ганса. Гансъ снова хватается за ружье, старикъ тянетъ его въ свою сторону, курокъ спускается, и Гансъ вдругъ видитъ себя сидящимъ около того самаго пня, гд ожидалъ Грету; онъ протираетъ себ глаза.

Странный сонъ! сказалъ онъ. Но вдь это былъ въ самомъ дл выстрлъ; это не обманъ слуха. Выстрлъ раздался въ Ландграфскомъ ущельи, должно быть, на правой сторон его, потому что эхо отразилось отъ утеса влво. У Ганса занялось дыханіе. Ему почудились шаги въ Ландграфскомъ ущельи. Онъ не могъ видть, но, по быстрот прыжковъ и сил, узналъ, что бжитъ большой олень. Камни съ шумомъ скатывались внизъ, и одинъ изъ нихъ упалъ прямо къ ногамъ Ганса. Потомъ все снова затихло.

Гансъ вздрогнулъ отъ холода и страха. Сонъ и ночная охота – все перепуталось у него въ голов; ему казалось, что вотъ-вотъ изъ-за тополей появится Клаусъ.

Онъ боязливо оглянулся; серпъ мсяця показался изъ-за горъ, среди черныхъ движущихся облаковъ. Вроятно было уже далеко за полночь. Огонь въ кухн Греты погасъ. Гансъ побжалъ, будто за нимъ гнались, мимо пруда къ своему дому, прокрался, какъ воръ, по гнилой лстниц въ свою каморку и, накрывшись одяломъ, сталъ читать: «Отче нашъ», чего давно съ нимъ не случалось.

V.

Гансъ не находилъ причинъ жаловаться на свое мсто и былъ бы совершенно счастливъ, если бъ могъ чаще видться и разговаривать съ Гретой. Грета пережила въ это время не мало горя. Отецъ вышелъ изъ себя, когда Гансу, противъ ожиданія, удалось найти место въ деревн, да еще у такого почтеннаго человека, какъ булочникъ Гейнцъ.

Онъ отзывался о Ганс съ ядовитой злобой. Грета не осмливалась противоречить отцу, и безъ того болзненному и желчному. Но слушать эти речи: о блудномъ сыне, о сорной трав, которую слдуетъ вырвать и бросить въ печь, о паршивой овц, портящей все стадо, было ей страшно тяжело, особенно, когда г. пасторъ вторилъ отцу. Г. пасторъ былъ молодой человкъ и только недавно поселился въ деревн. Онъ былъ очень некрасивъ собой, худъ и кривобокъ, имлъ всего одинъ глазъ и носилъ большіе синіе очки; за то г. пасторъ былъ ревностный проповдникъ. Ужасно было видеть и слышать, когда онъ, по воскресеньямъ, стоя на кафедр, выражалъ свой жаръ, размахивая руками въ воздух и ударяя кулаками по пюпитру, и самымъ высокимъ дискантомъ говорилъ о вчныхъ мукахъ. Онъ ввелъ новые часы молитвъ и не хотлъ знать ни о какихъ развлеченіахъ, который вс боле или мене выдуманы дьяволомъ.

Не зная еще Ганса, пасторъ уже возненавидлъ его за то, что тотъ былъ запвалой и коноводомъ на праздник парней. Грета должна была присутствовать на всхъ службахъ и, вообще, часто бывала въ дом пастора – у пасторши, еще молодой, но блдной и грустной женщины, не мене своего супруга благочестивой и нетерпимой въ религіозномъ отношеніи. Грета такъ много наслышалась тамъ о грхахъ и порочности свта, что иногда не понимала, какъ еще солнце ей свтитъ, когда такой дурной человкъ, какимъ выставляли Ганса, не смотря на то, что его такъ бранятъ другіе, становится ей все миле? Они старались уничтожить любовь этого добраго, чистаго созданія! Но неужели она покинетъ Ганса, котораго никто не любитъ и не защищаетъ? Она часто допрашивала его: правда ли, что вечеромъ, играя съ парнями въ кегли, онъ такъ напивался и шумлъ, что становилось совстно всякому порядочному крестьянину? – правда ли, что онъ бгаетъ за всми двушками и общалъ жениться на Христин изъ шинка и на булочниц Анн? – правда ли, что онъ такъ дурно работаетъ и такъ лнивъ, что

булочникъ хочетъ отказать ему? – правда ли, что онъ нарисовалъ страшнаго дракона съ огненнымъ языкомъ на двери Юргена Дитриха, жена котораго выгнала его изъ дому? Гансъ на вс эти вопросы отвчалъ убдительнымъ «нтъ» и клялся и божился, что все это чистйшая ложь; только на послднемъ отвт онъ запнулся, потомъ засмялся и хотлъ поцлуемъ зажать ротъ Грет; но когда она не позволила себя поцловать и заплакала, то онъ сердито сказалъ: «Ну да, я нарисовалъ на дверяхъ старой ведьмы ея портретъ, такъ ей и надо! Но если бъ я зналъ, что это такъ опечалить тебя, то наврное не сдлалъ бы этого и, конечно, со мной ничего подобнаго впредь не случится.» Когда Гансу посл этого показалось, что Грета достаточно уже выспросила его, онъ съ своей стороны началъ издалека разузнавать о длахъ ея и шутя сталъ дразнить ее Яковомъ Кернеромъ. Онъ частенько таки наведывается къ ея отцу, а къ такому парню, какъ Кернеръ, каждая двушка должна благоволить. Конечно, въ полку Ганса, Яковъ Кернеръ былъ бы только лвымъ флигельманомъ въ третьей шеренг двнадцатой роты; но малъ золотникъ, да дорогъ, говоритъ пословица; да и кубышка у Якова Кернера набита червонцами! Это тоже что-нибудь да значитъ! Грета всегда сердилась на Ганса, когда онъ говорилъ ей такіе пустяки; вдь онъ знаетъ, что она общала оставаться врной ему, и скоре бросится въ прудъ, нежели выйдетъ за другаго. Если же онъ ей не вритъ и своимъ недовріемъ еще более отравляетъ ея жизнь, то ей остается только сейчасъ же утопиться!

Не скоро удалось Гансу успокоить Грету поцлуями и ласковыми рчами.

Недаромъ разспрашивалъ Гансъ; охотничье чутье его не обманывало. Г. Яковъ Кернеръ еще настойчиве прежняго ухаживалъ за Гретой; но длалъ это, какъ подобаетъ солидному человку, тихо, осторожно, и обращался въ этомъ щекотливомъ дл боле къ отцу, нежели къ дочери. Онъ жаловался старику, что не въ состояніи справиться съ своимъ большимъ хозяйствомъ безъ помощи молодой, домовитой хозяйки, какой современемъ общала сдлаться Грета, и потомъ мимоходомъ спрашивалъ: дйствительно ли школьный учитель желаетъ купить лужокъ рядомъ съ своимъ лугомъ; онъ, Яковъ Кернеръ, всегда готовъ услужить другу и дешево уступить эти нсколько десятинъ. У него и безъ нихъ останется довольно земли, – онъ человкъ скромный въ своихъ требованіяхъ и съ нимъ легко сторговаться. Пусть г. школьный учитель все обдумаетъ, дло не спшное, а Кернеръ уметъ ждать. Г. школьный учитель обдумалъ это дло и ршилъ, что вышеупомянутый лужокъ нельзя продать дешевле того, что проситъ съ него Кернеръ; но если бъ Грета вышла за Якова, ему и покупать этой земли не было бы надобности; все бы у нихъ было общее – вдь Грета его единственная дочь. Г. Яковъ Кернеръ, должно быть, смотрлъ на дло съ той же точки зрнія и, кажется только изъ осторожности не высказывался; поэтому школьный учитель счелъ своимъ долгомъ ободрить его. Именно въ тотъ вечеръ, когда Гансъ понапрасну прождалъ Грету у пруда, школьный учитель навелъ разговоръ на эту тему къ великому горю молодой девушки. Она пришла въ совершенное отчаяніе, когда, не предвидя конца совщанію, ей пришлось, убравъ все въ дом, снять лампу съ кухоннаго окна и присоединиться къ собесдникамъ. Тутъ тихій разговоръ, продолжавшійся такъ долго, оборвался и принялъ оборотъ, который мене всего могъ вознаградить Грету за несостоявшееся свиданіе.

Г. Кернеръ сообщилъ, что былъ вчера въ шинк въ то время, когда лсничій Бостельманъ разсказывалъ внимательно слушавшимъ его крестьянамъ, что вотъ уже дв недли въ лесу опять появились браконьеры, и осыпалъ всевозможными проклятіями этихъ бездльниковъ. Одному не справиться съ этимъ, говорилъ лсничій, у этого негодяя долженъ быть, по крайней мере, одинъ помощникъ. Въ послдній разъ онъ, Бостельманъ, пришелъ на мсто преступленія не позже десяти минутъ посл выстрла; животное, вероятно, было убито на повалъ и тотчасъ выпотрошено, такъ какъ внутренности, найденныя имъ тутъ же на мст, были еще теплы. Но не было и слда ни убитаго животиаго, ни воровъ; а между темъ обыкновенный человкъ не въ состояніи стащить десятипудоваго оленя; это только подъ силу великану! Повторяется таже исторія, что прежде, когда еще этимъ дломъ занимался старый плутъ. Ученье пошло въ прокъ. Они вс, то есть присутствовавшіе крестьяне, переглянулись; но никто не сказалъ ни слова, а лсничій, взявъ ружье, скоро ушелъ, уверяя, что сегодня ночью опять что-нибудь да приключится.

Во время разсказа своего, г. Кернеръ точно такъ переглянулся съ учителемъ, какъ, вероятно, переглядывались крестьяне въ шинк, при разсказе Бостельмана. У Греты морозъ пробежалъ по коже. Боже мой, что хотятъ они этимъ сказать? Неужели и въ этомъ они обвиняютъ беднаго Ганса?

Грета сидела съ вязаньемъ въ рукахъ, не смея поднять глазъ, и едва переводила духъ отъ страха, что вотъ они выскажутъ страшное обвиненіе, что браконьерь никто иной, какъ Гансъ! Но они ничего не сказали, и г. Кернеръ наконецъ всталъ и ушелъ.