Ганс и Грета

Шпильгаген Фридрих

Ущелье представляло мрачную картину, – особенно въ этотъ суровый, дождливый ноябрскій вечеръ, въ который Гансъ, выйдя изъ лсу, увиделъ ее у своихъ ногъ.

Онъ остановился въ раздумьи, чтобы убдиться, не заблудился ли онъ, какъ будто онъ не нашелъ бы дороги даже съ завязанными глазами. Направо мельница, налво домикъ Клауса, еще шагъ и онъ на тропинк.

Какой-то человкъ вышелъ изъ хижины, дверь которой находилась подъ самой крышей и была обращена лицевой стороной къ Гансу. Человкъ постоялъ ненного, осмотрлъ дорогу во всехъ направленіяхъ,

потомъ быстрыми шагами направился къ мельниц, мимо того места, гд Гансъ (самъ не зная зачмъ) притаился при появленіи его за стволомъ сосны. Онъ шелъ такъ близко, что Гансъ легко могъ бы его достать своей длинной рукой, и исчезъ въ зданіи мельницы. Онъ скоро вышелъ оттуда и направился налво въ лсъ, неся что-то на плеч, чего Гансъ въ темнот не могъ разсмотрть.

Гансъ все еще стоялъ на одномъ мст. Сердце его билось… Не Репк ли это? спрашивалъ онъ себя и самъ себ отвчалъ: Почему же не быть тутъ Репк? Но что онъ можетъ длать у Клауса? Да почему же ему не ходить къ Клаусу? Вдь иду же я самъ къ нему? Но конечно, богачъ Репк и бднякъ Гансъ, это странно, очень странно! Гансъ ршился не заходить къ Клаусу, но черезъ минуту онъ уже стоялъ у низенькой двери и стучалъ въ нее. Бшеный лай собакъ раздался изнутри и хриплый голосъ старика спросилъ:

– Кто тамъ?

– Я, Гансъ.

Отвта не было; но Гансъ слышалъ, что собакъ успокоили словами, а можетъ быть и пиньками; он завыли и потомъ стихли.

Засовъ былъ отодвинутъ; въ полуотворенной двери показался сморщенный старикъ и ворча спросилъ:

– Что теб надо?

– Я хотлъ съ вами переговорить.

Клаусъ отворилъ дверь, Гансъ согнулся и вошелъ; старикъ задвинулъ опять засовъ у двери. Гансъ слъ на ящикъ, стоявшій вблизи, а старикъ, поправивъ пальцами фитиль столовой закоптлой лампочки, подошелъ къ низенькому очагу, гд подъ желзнымъ котелкомъ былъ разложенъ огонь изъ сырыхъ сосновыхъ сучьевъ, и спросилъ:

– Ты ужиналъ, Гансъ?

– Нтъ еще, отвчалъ Гансъ.

И въ самомъ дл, онъ ничего не лъ, исключая куска черстваго хлба.

Старикъ снялъ котелокъ съ огня и налилъ изъ него коф въ дв темныя чашки, которыя досталъ съ полки. Потомъ онъ принесъ черный хлбъ и кусокъ сала, поставилъ все это на столъ и пригласилъ жестомъ Ганса принять участіе въ его ужин. Гансъ придвинулъ къ столу ящикъ, на которомъ сидлъ, принялся за сухой хлбъ, прогорклое сало и жидкій выдохшійся кофе, и все это показалось ему великолпнымъ.

Собаки легли по угламъ и не спускали глазъ съ гостя Клауса. По временамъ легкое ворчанье доказывало, что он еще не совсмъ успокоились.

– Ну что же, Гансъ? – сказалъ старикъ посл минутнаго молчанія. Гансъ еще не усплъ проглотить огромный кусокъ хлба, и поэтому, или по какой-нибудь другой причин, не могъ сейчасъ отвтить ему.

Наконецъ онъ проговорилъ:

– Я хотлъ васъ спросить, не носили ли вы съ тхъ поръ соломенныхъ ковриковъ въ домъ школьнаго учителя?

Клаусъ врно сообразилъ, что отвтъ на вопросъ такого

рода требуетъ зрлаго обсужденія. Онъ сложилъ свой карманный ножикъ, вытрясъ пепелъ изъ коротенькой трубки, закурилъ ее у лампы и курилъ нсколько минутъ молча.

Гансъ много бы далъ, чтобы тоже выкурить трубочку.

Наконецъ обсудивъ, какъ видно, вопросъ со всхъ сторонъ, старикъ откашлялся и сказалъ, смотря Гансу пристально въ глаза:

– Ковриковъ я къ нимъ не носилъ, а только пару заказанныхъ туфель, прямо съ фабрики, а это хуже, Гансъ, гораздо хуже!

Гансъ не спросилъ, почему туфли хуже, чмъ коврики, онъ зналъ это очень хорошо.

Здсь въ горахъ былъ обычай, что женихъ передъ свадьбой, дарилъ невст пару башмаковъ, какъ бы приглашая ее воспользоваться этимъ орудіемъ при первомъ удобномъ случа.

И такъ г. Кернеръ и Грета помолвлены? Съ какихъ поръ? Къ чему и распрашивать, если это правда?

– Одолжите мн вашего табаку, – сказалъ Гансъ.

Онъ прежде совстился попросить у старика табаку, но теперь онъ чувствовалъ себя такимъ несчастнымъ, что казался себ самому не лучше тхъ собакъ, которыя злобно на него косились, каждая изъ своего угла.

Старикъ досталъ изъ ящика въ стол кисетъ съ табакомъ; Гансъ набилъ себ трубку и нсколько времени они курили молча. Наконецъ старикъ сказалъ:

– Не печалься, Гансъ! Она не про насъ съ тобою. Радуйся, что ты раздлался съ нею! Женщины только кружатъ голову человку! Я во всю жизнь старался не имть съ ними никакого дла.

У Ганса вертлся на язык горькій отвтъ на то, что старый, грязный, безобразный Клаусъ смлъ себя ровнять съ такимъ молодцомъ, какъ онъ, но старикъ былъ правъ. Гансъ глубоко вздохнулъ.

– Ну, за что ты теперь намренъ приняться? – началъ опять старикъ. – Никто тебя тамъ не нанимаетъ? Не правда ли?

– Никто, – сказалъ Гансъ. – Не придумаете ли вы чего-нибудь для меня?

Старикъ, казалось, что-то обдумывалъ; онъ бросилъ лукавый взглядъ на молодаго человека и сказалъ:

– Ты былъ у Репк?

– Былъ. Онъ меня тоже не хочетъ брать.

– Когда ты былъ у него?

– На другой день посл моего возвращенія.

– Сходи опять къ нему. Репке нуженъ работникъ на гипсовой мельниц. Можетъ быть онъ и найметъ тебя.

– Не замолвите ли вы ему словечко за меня? – сказалъ Гансъ, который, при воспоминаніи о неудачныхъ попыткахъ найти себ работу въ деревн, сделался более сговорчивымъ.

Старикъ пожалъ плечами.

– Вотъ нашелъ человка! Мне ли бдняку имть дло съ такимъ богачомъ, какъ Репк? Онъ со мною и двухъ словъ не сказалъ въ жизни!

Гансъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ. Какъ, разве не Репк вышелъ сейчасъ отъ Клауса? А старикъ уврялъ, что не знаетъ его и никогда не говорилъ съ Репк ни слова.

Очевидно Клаусъ солгалъ; но Гансъ, разумется, не высказалъ своей мысли. Онъ сказалъ только:

– Впрочемъ, бда не велика! Свтъ не клиномъ сошелся! Найду себе мсто гд-нибудь.