Ганс и Грета
Шрифт:
Уже въ сотый разъ лсничій Бостельманъ разсказывалъ эту исторію, но готовъ былъ повторить ее еще столько же разъ.
«Бостельманъ», сказалъ онъ себ, «теб его нигд не поймать, кром Ландграфской горы. Во всякомъ другомъ мст онъ улепетнетъ отъ тебя на своихъ длинныхъ ногахъ; а тамъ ему не миновать западни, – то есть въ ущельи, господа! Тамъ именно мы и поймали лисицу. Уже ночей съ пять мы подкарауливали его, я, окружной Матіасъ, два лсныхъ сторожа и еще четыре человка, взятыхъ нами въ подмогу. Наконецъ видимъ, идетъ нашъ молодчикъ изъ деревни и взбирается на «площадку вдьмъ». Идетъ себе бойко, смло, какъ будто такъ и слдуетъ. На площадк я поставилъ одного человка, потому что оттуда далеко видно вдаль. Въ лсу Гансъ какъ будто провалился сквозь землю, наконецъ мы слышимъ, онъ стрляетъ на лужайк у пруда. Чортъ побери! говорю я Матіасу, онъ опять тамъ! Только на лужайк мы и не поставили караульщиковъ, потому что тамъ
Онъ могъ спуститься только въ ущелье, потому что остальныя дороги мы вс оцпили. Мы подвигаемся все ближе и ближе, и я уже заране наслаждаюсь минутой, когда мои собаки съ лаемъ бросятся на него. Вдругъ – меня и теперь морозъ подираетъ по кож – раздался опять выстрлъ. Онъ застрлился, говоритъ Матіасъ. Глупости! отвечаю я, а самъ думаю тоже самое. Приходимъ мы къ ущелью, стоимъ тамъ и поджидаемъ. Ганса нтъ какъ нтъ. Онъ врно спустился въ пропасть, говорить Матiась. Глупости! говорю я, а самъ думаю тоже самое, потому что, где же ему больше быть? Хотя ночью спуститься въ пропасть, я вамъ скажу, чертовски смелая штука! Вдругъ одинъ изъ нашихъ кричитъ: вотъ онъ! И точно, вижу я, въ ста футахъ предъ нами спускается человкъ въ пропасть и на спин тащитъ звря. Я думалъ въ первую минуту, что со мною сдлается ударъ! За нимъ, ребята! говорю я. – Благодаримъ покорно, отвчаютъ бездльники, не угодно ли самимъ попробовать? Я спускаю собакъ; какъ-бы не такъ! Ни одна изъ этихъ бестій не хочетъ лзть въ пропасть. Нечего длать. Видно придется мн, старому хрну, самому спуститься и окликнуть его. Только бы онъ остановился, я его упеку!
Эта исторія была такъ правдоподобна, что вс увертки, къ которымъ прибгалъ на показаніяхъ подсудимый, не принесли ему никакой пользы. Сначала онъ говорилъ, что не стрлялъ въ оленя на лужайк возл пруда; но потомъ, когда тамъ подъ сосною была найдена его военная фуражка, онъ долженъ былъ отступиться отъ первоначальнаго показанія. Такъ онъ и сдлалъ.
Онъ сознался, что застрлилъ еще молодаго оленя у самаго Ландграфскаго ущелья и, замтивъ за собою погоню, спустился съ нимъ въ пропасть; большаго же оленя онъ хотлъ перенести туда впослдствіи.
До сихъ поръ дло шло отлично, но съ этого пункта начиналось мученіе совтника юстиціи Геккефенига. Куда двалъ Гансъ оленя и ружье? Не имя сообщниковъ, онъ не могъ ихъ сбыть на сторон, особенно молодаго оленя, а Гансъ между тмъ все стоялъ на своемъ: въ лсу онъ былъ совершенно одинъ, а куда двалъ оленя и ружье, этого онъ не скажетъ. На томъ дло и остановилось. Ни угрозы, ни увщанія, ни даже заключеніе на хлбъ и на воду, ничто не дйствовало на этого негодяя.
Это обстоятельство нсколько задержало слдствіе; но такъ какъ все на свт иметъ свой конецъ, то въ одинъ прекрасный день кончился процессъ, и г-нъ совтникъ юстиціи прихлопнулъ рукою по связк бумагъ, вздыхая и скорбя сердечно о томъ, что такъ мало исписалъ бумаги.
Самъ герцогъ, какъ боле всхъ пострадавшій въ этомъ дл, – такъ какъ казенный лсъ и Ландграфская гора принадлежали ему и преступленіе совершено было въ его владніяхъ, – очень интересовался ходомъ процесса, и нсколько разъ даже спрашивалъ: не пойманы ли сообщники Ганса?
После этого, необходимо было иметь подъ рукою по-крайней-мр двухъ мошенниковъ, а тутъ, какъ на зло, имелся на лицо всего одинъ!
Его свтлость назвалъ совтника юстиціи осломъ, прибавивъ, что если бы онъ, герцогъ, могъ заняться этимъ дломъ, оно давно было бы кончено. Оттого совтникъ юстиціи такъ и вздыхалъ, похлопывая рукою по связк бумагъ, и представляя это дло на судъ присяжныхъ.
Присяжные совщались недолго. Дло было ясно какъ день. Вся деревня въ одинъ голосъ отозвалась о подсудимомъ съ самой дурной стороны. Булочникъ Гейнцъ показалъ, что бывшего у него въ услуженіи Ганса онъ считаетъ способнымъ на всякую низость. Староста Ейсбейнъ сказалъ, что онъ всегда былъ увренъ, что «яблоко недалеко упадетъ отъ яблони». Клаусъ показалъ, что онъ часто встречалъ Ганса въ неурочные часы въ лсу, а Репке, у котораго подсудимый служилъ въ послднее время, отозвался, что Гансъ пьяница, крайне лнивъ на работе и съ самаго начала внушалъ ему подозреніе; а отказалъ онъ ему отъ мста оттого, что этотъ негодяй испортилъ ему мельницу и причинилъ этимъ громадный убытокъ. Цлая куча обвиненій, подозрній и злословія обрушилась на несчастнаго Ганса, и, несмотря на свой ростъ и физическую силу, онъ долженъ былъ склонить голову подъ этимъ гнетомъ.
Три года заключенія въ смирительномъ доме, а по истеченіи этого срока, пятилтній полицейскій надзоръ, – это было слишкомъ легкое
Въ это самое время домъ школьнаго учителя Зельбица тоже постигло горе. Старикъ чуть-чуть не спятилъ съ ума, когда, возвращаясь домой отъ пастора, вечеромъ, наканун свадьбы Гретхенъ, онъ былъ остановленъ толпою кумушекъ, которыя съ воемъ и плачемъ сообщили ему, что Грета, черпая воду изъ пруда, поскользнулась въ потемкахъ, переломила себ ногу и теперь лежитъ въ постели. Онъ готовъ былъ рвать на себе волосы. Мало ли стоило ему труда уговорить Грету выйти за Кернера, – онъ кричалъ и сердился на нее до удара, – а теперь она опять на зло ему сломала себе ногу наканун свадьбы! Это все ложь и обманъ, и онъ скоро поставитъ ее на ноги; но старый докторъ изъ Шварцензебаха, случившійся въ то время въ деревн и позванный къ Грет, веллъ ему замолчать и не говорить такихъ необдуманныхъ словъ, отнюдь не подобающихъ сельскому педагогу и учителю церковнаго пнія. Нога у Греты сломана, и баста! а если г-нъ школьный учитель не оставитъ двочку въ покое и не будетъ заботиться о ней, какъ подобаетъ отцу и христіанину, то онъ будетъ иметь дело съ нимъ, докторомъ, а г-нъ учитель знаетъ, что докторъ Экгартъ шутить не любитъ. Зельбицъ долженъ былъ уступить и сказать Якову Кернеру, что въ настоящее время нечего думать о свадьбе, такъ какъ еще Богъ знаетъ, чемъ все это кончится
Грета, кром перелома ноги, заболла еще нервной горячкой, гораздо боле опасной, чемъ этотъ переломъ, который мало-помалу излчивался. А когда горячка прошла, Грета впала въ такую физическую слабость и душевную апатію, что было жаль смотрть на нее. Такъ прошла вся зима и часть весны. Весной Грета стала видимо оправляться, но была очень молчалива, а когда отецъ попытался однажды, какъ онъ называлъ, усовстить ее, то она посмотрла на него такими странными, большими глазами, что ему сдлалось даже жутко и онъ поспшно снялъ со стны шляпу съ широкими полями и побжалъ къ пастору, чтобы повдать ему свое горе.
Г-нъ пасторъ сейчасъ же отправился къ Грет, но она приняла его такъ же, какъ отца, посмотрла на него такимъ страннымъ взглядомъ, что г-нъ пасторъ сконфузился безъ всякой причины, нсколько разъ снималъ, опять надвалъ синія очки и наконецъ ушелъ домой, чтобы никогда боле не возвращаться къ школьному учителю.
Только съ однимъ докторомъ Экгартомъ говорила Грета, и то только тогда, когда бывала съ нимъ наедин. Она ему говорила, что Гансъ ни въ чемъ не виноватъ, и что она докажетъ это. Но прежде г-нъ докторъ долженъ вылчить ее, по-крайней-мр настолько, чтобы она была въ состояніи сдлать нсколько миль, иначе нельзя будетъ помочь Гансу. Добрый докторъ сначала не понималъ, что она этимъ хотла сказать. Но такъ какъ Грета постоянно возвращалась къ этому предмету, то онъ приписывалъ эту настойчивость ея болзненному состоянію, пока Грета мало-по-малу не разъяснила ему свой планъ, который отличался отъ всхъ плановъ вообще своей необыкновенной наивностью и состоялъ въ слдующемъ: Грета поедетъ къ герцогин, – герцогиня такая добрая – и все разскажетъ ей, а герцогиня передастъ все герцогу. Онъ, говорятъ, тоже очень добръ, и верно сейчасъ же велитъ выпустить Ганса изъ тюрьмы, а на его мсто посадить тхъ, которые погубили бднаго малаго. Слушая это, добрый докторъ такъ улыбался, какъ улыбался, когда дти разсказывали ему сказку о рыбак и рыбк; но Грета все стояла на своемъ и докторъ подумалъ: если ея затя не поможетъ длу, то и не испортитъ его. Излчиваютъ же иногда простонародныя средства въ медицин тамъ, где наша наука становится въ тупикъ. Докторъ Экгартъ быль человекъ ршительный и, разъ принявъ участіе въ план Греты, онъ сталъ хлопотать такъ усердно, будто этотъ планъ былъ собственнымъ его изобретеніемъ. Грета была права, говоря о доброт герцогини, а придворный лейбъ-медикъ, тайный совтникъ, докторъ медицины Штейнценбахъ, университетскій товарищъ доктора Экгарта, верно, будетъ радъ услужить старому другу.
Конечно, тайный совтникъ Штейнценбахъ не могъ сразу ршиться на такое важное дло, не испросивъ заране позволенія у любимой камерфрау герцогини; но по счастью г-жа Шнеефусъ имла брата, который очень желалъ занять место инспектора на главной станціи вновь открытой желзной дороги, а назначенiе на это мсто зависло отъ г-на Шнеллера, зятя доктора Экгарта и главнаго директора этой дороги. Правда, оставалось еще одно препятствіе: г-жа Шнеефусъ подверглась бы строгому выговору отъ гофмейстерины, баронессы Адлерскронъ, если бы въ настоящемъ случа заране не разузнала, не соблаговолитъ ли ея сіятельство взглянуть на это дло сквозь пальцы? Но и это послднее препятствiе было устранено, благодаря двоюродному брату директора Шнеллера, банкиру Мозеру, котораго докторъ Экгартъ, бывшій у него домашнимъ врачомъ, посвятилъ тоже въ тайну Греты.