Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Губерман Игорь Миронович

* * *

Я стал былых любвей бесплотным эхом, но слухам о себе я потакаю и пользуюсь у дам большим успехом, но пользы из него не извлекаю.

* * *

Ушли остатки юной резвости, но мне могилу рано рыть: вослед проворству зрелой трезвости приходит старческая прыть.

* * *

Я мысленно сказал себе: постой, ты стар уже, не рвись и не клубись — ты

слышишь запах осени густой? И сам себе ответил: отъебись.

* * *

Еще наш закатный азарт не погас, еще мы не сдались годам, и глупо, что женщины смотрят на нас разумней, чем хочется нам.

* * *

Куда течет из года в год часов и дней сумятица? Наверх по склону — жизнь идет, а вниз по склону — катится.

* * *

Дряхлеет мой дружеский круг, любовных не слышится арий, а пышный розарий подруг — уже не цветник, а гербарий.

* * *

Туристов суетная страстность нам тонко всякий раз опять напоминает про напрасность попыток жизнь успеть понять.

* * *

Кто придумал, что мир так жесток и безжалостно жизни движение? То порхали с цветка на цветок, то вот-вот и венков возложение.

* * *

От нас, когда недвижны и чисты, сойдем во тьму молчания отпетого, останутся лишь тексты и холсты, а после не останется и этого.

* * *

Мы зря и глупо тратим силы, кляня земную маету: по эту сторону могилы навряд ли хуже, чем по ту.

* * *

Мы начинаем уходить — не торопясь, по одному — туда, где мы не будем пить, что дико сердцу и уму.

* * *

Ничто уже не стоит наших слез, уже нас держит ангел на аркане, а близости сердец апофеоз — две челюсти всю ночь в одном стакане.

* * *

Исполнен упований возраст ранний, со временем смеркаются огни; беда не от избыточных желаний, беда, когда рассеялись они.

* * *

Нас маразм не обращает в идиотов, а в склерозе много радости для духа: каждый вечер — куча новых анекдотов, каждой ночью — незнакомая старуха.

* * *

Когда нас повезут на катафалке, незримые слезинки оботрут ромашки, хризантемы и фиалки и грустно свой продолжат нежный труд.

* * *

Когда

все сбылось, утекло и мир понятен до предела, душе легко, светло, тепло; а тут как раз и вынос тела.

* * *

Те, кто на поминках шумно пьет, праведней печальников на тризне: вольная душа, уйдя в полет, радуется звукам нашей жизни.

* * *

В конце земного срока своего, готов уже в последнюю дорогу, я счастлив, что не должен ничего, нигде и никому. И даже Богу.

* * *

Несхожие меня терзали страсти, кидая и в паденья, и в зенит, разодрана душа моя на части — но смерть ее опять соединит.

* * *

Взлетая к небесам неторопливо и высушив последнюю слезу, душа еще три дня следит ревниво, насколько мы печалимся внизу.

* * *

К любым мы готовы потерям, терять же себя так нелепо, что мы в это слепо не верим почти до могильного склепа.

* * *

В местах не лучших скоро будем мы остужать земную страсть; не дай, Господь, хорошим людям совсем навек туда попасть.

* * *

В игре творил Господь миры, а в их числе — земной, где смерть — условие игры для входа в мир иной.

* * *

В период перевоплощения, к нему готовя дух заранее, в нас возникают ощущения, похожие на умирание.

* * *

Как будто не случилось ничего, течет вечерних рюмок эстафета, сегодня круг тесней на одного, а завтра возрастет нехватка эта.

* * *

О смерти если знать заранее, хотя бы знать за пару дней, то было б наше умирание разнообразней, но трудней.

* * *

На грани, у обрыва и предела, когда уже затих окрестный шум, когда уже душа почти взлетела — прощения у сердца просит ум.

* * *

Я послан жить был и пошел, чтоб нечто выяснить в итоге, и хоть уход мой предрешен, однако я еще в дороге.

* * *

Весь век я был занят заботой о плоти, а дух только что запоздало проснулся, и я ощущаю себя на излете — как пуля, которой Господь промахнулся. 1995 год