Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Губерман Игорь Миронович

* * *

Я не считал, пока играл, — оплатит жизнь моя и те долги, что я не брал, и те, что брал не я.

* * *

Хоть я постиг довольно много, но я не понял, почему чем дальше я бежал от Бога, тем ближе делался к Нему.

* * *

Спасибо Творцу, что такая дана мне возможность дышать, спасибо, что в силах пока я запреты

Его нарушать.

* * *

Под шум и гомон пьянок сочных на краткий миг глаза закрыв, я слышу звон часов песочных и вижу времени разрыв.

* * *

Всем смертным за выслугу лет исправно дарует Творец далекий бесплатный билет, но жалко — в один лишь конец.

* * *

К Богу явлюсь я без ужаса, ибо не крал и не лгал, я только цепи супружества бабам нести помогал.

* * *

Свое оглядев бытие скоротечное, я понял, что скоро угасну, что сеял разумное, доброе, вечное я даже в себе понапрасну.

* * *

Спасибо за безумную эпоху, за место, где душа моя продрогла, за вечности ничтожную ту кроху, которой мне хватило так надолго.

* * *

Как одинокая перчатка, живу, покуда век идет, я в Божьем тексте — опечатка, и скоро Он меня найдет.

На свете ничего нет постоянней

превратностей, потерь и расставаний

Еще нас ветер восхищает и море волнами кипит, и только парус ощущает, что мачта гнется и скрипит.

* * *

Давеча столкнулся я в упор с некоей мыслишкой интересной: в душах наших пламя и задор — связаны с упругостью телесной.

* * *

Уходит засидевшаяся гостья, а я держу пальто ей и киваю; у старости простые удовольствия, теперь я дам хотя бы одеваю.

* * *

Забавно в закатные годы мы видим, душе в утешение, свои возрастные невзгоды как мира вокруг ухудшение.

* * *

В толпе замшелых старичков уже по жизни я хромаю, еще я вижу без очков, но в них я лучше понимаю.

* * *

Совсем не зря нас так пугает с дыханьем жизни расставание: страх умереть нам помогает переживать существование.

* * *

Чтоб не торчали наши пробки в бутылях нового питья, выносит

время нас за скобки текущих текстов бытия.

* * *

Не ошибок мне жаль и потерь, жаль короткое время земное: знал бы раньше, что знаю теперь, я теперь уже знал бы иное.

* * *

Люблю вечерний город — в нем отключено мое сознание и светит праздничным огнем трагическое мироздание.

* * *

Еще одну вскрыл я среди дарованных свыше скорбей: практически жизнь позади, а жажда ничуть не слабей.

* * *

В одно и то же состояние душой повторно не войти, неодолимо расстояние уже прожитого пути.

* * *

Что в зеркале? Колтун волос, узоры тягот и томлений, две щелки глаз и вислый нос с чертами многих ущемлений.

* * *

Вот я получил еще одну весть, насколько время неотступно, хоть увидеть эту седину только для подруг моих доступно.

* * *

Мне гомон, гогот и галдеж — уже докучное соседство, поскольку это молодежь или впадающие в детство.

* * *

Непривычную чувствуя жалость, я вдруг понял, что как ни играй, а уже накопилась усталость и готова плеснуть через край.

* * *

Своя у старости стезя вдоль зимних сумерек унылых: то, что хотим, уже нельзя, а то, что льзя, уже не в силах.

* * *

А в кино когда ебутся — хоть и понарошке, — на душе моей скребутся мартовские кошки.

* * *

Я по себе (других не спрашивал) постиг доподлинно и лично, что старость — факт сознанья нашего, а все телесное — вторично.

* * *

Поездил я по разным странам, печаль моя, как мир, стара: какой подлец везде над краном повесил зеркало с утра?

* * *

Зря, подруга, ты хлопочешь и меня собой тревожишь: старость — это когда хочешь ровно столько, сколько можешь.

* * *

Года меняют наше тело, его сберечь не удается; что было гибким — затвердело, что было твердым — жалко гнется.