Гать. Задержание
Шрифт:
Маша, приподняв правое плечо, с вызовом прошлась мимо Смолягина. Тимофей побагровел и сделал жест, словно хотел остановить озорницу и отчитать, но, посмотрев на смеющихся ребят, махнул рукой и отошел к колодцу, в темноту.
Незаметно шутки стихли. То ли теплая июльская ночь подействовала, то ли дурманящий запах скошенного сена, но ребята молчали. Виктор Прохоров, мечтательно
Василий сидел на стволе поодаль от Прохорова. Он задумчиво затягивался самокруткой, и малиновый огонек на долю секунды освещал его скуластое лицо. Но вот он встал и сделал несколько шагов по направлению к колодцу.
— Тимофей, — негромко сказал он, подходя к насупившемуся Смолягину, — слышь, Иван Алферов говорит, что опять какая-то нечисть в лесу балует… Намедни нашел он на пятом участке кабана освежеванного.
— Ишь ты, — озабоченно произнес Смолягин. — Кто же это паскудит? Эх, поймать бы, память шею как следует…
— Как ты его поймаешь, когда на тридцать гектаров два лесника всего, я да Иван… Ты, Тима, теперь секретарь ячейки пашей, вот давай и покумекаем вдвоем, как быть. И потом вот еще что, ты пока никому не говори. Кабана-то свалили из винтаря, Иван пулю вытащил.
— Из винтовки? — тревожно спросил Смолягин шепотом. — Да откудова она у наших? Я наверное знаю, что во всех Ворожейках ни у кого винтаря нет. Хотя, у Прохорова Витьки бердана…
— Это не наши балуют, — возразил Дорохов, прикуривая самокрутку, — да и на плетневских не похоже… Может, из города кто? — проговорил Василий и посмотрел в сторону поваленной березы, откуда слышались негромкие звуки гармоники. — Вишь, Тимоха, наши-то наверняка все мясо с собой взяли бы, а тут только ляжки отрублены… Давай-ка, секретарь, после сенокоса подсоби нам с Иваном с ребятами… Прочешем весь лес, а то безобразии одни получаются.
Тимофей молча кивнул головой.
— Ну, я пойду, — прервал молчание Василий и протянул руку Смолягину. — Пора мне, завтра чуть свет подыматься.
— Василий, — раздался из темноты капризный голос Маши, — ты нас с Варюхой проводишь?
— Отчего ж не проводить, — усмехнулся Дорохов, — чай по дороге нам. Пошли.
Маша с Варей шли под руку, о чем-то негромко переговариваясь. Василий шел рядом, но чуточку впереди, словно никакого отношения к ним не имел. Около Вариной избы они остановились.
— Вот я и дома, — тихо сказала Варвара и робко взглянула на Василия.
Василий быстро посмотрел на нее, и ласковая, странная для его хмурого лица улыбка чуть тронула углы рта. Варя опустила глаза и, повернувшись, пошла по тропинке к избе. Около крыльца оглянулась и, заметив, что Василий смотрит ей вслед, вспыхнула и быстро скрылась в дверях.
— Пошли, Васюха, — как-то робко, дрогнувшим голосом сказала Мария, осторожно касаясь руки Дорохова.
Дом Уваровых стоял на окраине села, на отшибе от остальных домов. Когда отец Марии, Степан Григорьевич, женился на самой бойкой и развеселой девчонке Ворожеек Кате, то избу решил поставить в стороне от деревни. Поставил избу просторную, с резным крыльцом и наличниками. Сзади избы срубил овин с сеновалом. Он словно предугадал, что семья
У калитки Василий и Маша остановились. Василий молчал, вспоминая, как посмотрела на него Варя, и на сердце у него было тепло и радостно. Мария нервно теребила платок, потупив голову и дрожа, словно от холода.
— Что-то ты молчишь все время, — вдруг с досадой сказала она, не поднимая головы, — вон другие парни: ни минуты не молчат, что-то рассказывают, а ты, как пентюх, сопишь да и только.
Василий усмехнулся, но промолчал.
— Хоть бы словечко вымолвил, — жалобно сказала Маша, сдергивая с головы платок.
— Не мастак я говорить, Мария, — виновато произнес Василий, доставая из кармана кисет с махоркой. — Да у нас все в роду такие были… И папаня такой был. Цельную неделю мог промолчать. Как говорят, царство ему небесное…
— А еще комсомолец! — хохотнула Маша, беря его за руку. — А про царство небесное вспоминаешь…
— Да это я так… — засмущался Василий.
Неожиданно Маша потянула его за руку в тень от березы. Она прислонилась к шершавому стволу и, не сводя с него глаз, еще крепче сжала руку. Василию стало неловко, и он попытался осторожно высвободить ее, но Маша, привстав на цыпочки, обвила его шею руками и горячо прижалась к его губам. У Василия закружилась голова, и он невольно обнял теплый и тонкий стан девушки, прижимая ее к себе и отвечая на поцелуй.
— Васенька, — горячо и бессвязно шептала Маша, покрывая поцелуями его лицо, — люб ты мне. Ох как люб. Ты прости меня, глупую. Это я ведь не со зла частушки про тебя пою. А потому, что люб ты мне. Хороший мой, ласковый. Целуй меня, Васенька, целуй… — шептала она вдруг похолодевшими губами, почти теряя сознание.
Василий с усилием отшатнулся от нее и глухо вымолвил:
— Не надо, Маня, не надо… — Он с трудом перевел дыхание. — Не надо, не люблю я тебя, Маня… Варя мне нравится, да и сговорились мы с ней… Вот только избу поставлю новую, и поженимся…
Маша сгорбилась и, закрыв глаза руками, несколько мгновений так стояла. Василий молчал, скручивая трясущимися пальцами самокрутку.
— Вот ведь как все, Маня, получается, — сказал он, — вот ведь как… Давно мне Варя нравится. Ласковая она. Ты не серчай на меня, Мария, не серчай… Сердцу не прикажешь ведь…
Маша словно и не слушала Василия. Вдруг она резко повернулась и, сдерживая слезы, неестественно равнодушно, а потом со злым смехом выкрикнула:
— Как я тебя… а? Я ведь все это придумала! Понял ты, пень болотный, придумала! Я за Тимку замуж выхожу! За Смолягина… Он мне намедни сватов засылал и сговорились мы, понял? Эх ты, да как я, такая, — она изогнула стаи и перебросила косу через плечо, — за тебя бы пошла?.. Ты-то вон какой: скуластый да корявый… Да чтоб я всю жизнь на болоте среди комаров прожила?
Василий с удивлением ее разглядывал. Он никак не мог попять: придумала она это или в самом деле он был ей люб. Да нет, наверное, посмеялась просто… В самом деле, мог ли он равняться с Марией? Самая красивая девка в селе, да что там в селе? Из Геранек и то парни заглядываются. Эх, ну и разыграла!
— Понял, пень ты осиновый? — выкрикнула в последний раз Маша и, вырвав из его рук косынку, бросилась к калитке. — И не подходи ко мне больше, к чтоб я не видела тебя… А то Тимке скажу, что ты приставал ко мне, так он тебе холку-то живо намылит!