Гать. Задержание
Шрифт:
— Я, папа, — Андрей прошел в комнату и, наклонившись, поцеловал отца в щеку. — Как ты?
— Хорошо, хорошо… — Отец сделал попытку привстать с кресла, в котором сидел, но Андрей ласковым прикосновением руки заставил его снова опуститься.
— Я сам… Папа, я купил сосисок и торт. Сейчас я быстренько отварю рожки, и будем ужинать. А потом — чай.
Андрей прошел на кухню и, достав из портфеля покупки, разложил их на столе. Взял с полки кастрюльку и, налив в нее воды, поставил на газовую плиту. В прихожей снял костюм и повесил на плечики. Рубашку долго пристально осматривал, скомкал и бросил в ванную. Надел синий тренировочный костюм и вошел в комнату.
— Ну, как работа? — спросил отец.
— Нормально. А у тебя как?
—
— Ну, ты это брось, папа, единственная, — с укоризной сказал Андрей и присел на подлокотник. — А я? Сейчас почитаем с тобой газеты… Так, ты передовицу будешь слушать?
Отец кивнул. Он ждал этой минуты целый день. Той самой, когда Андрей присядет на подлокотник и, развернув свежие газеты, начнет читать. От газет пахнет типографской краской, и этот запах Петра Никитовича сразу же успокаивал, убеждал, что он живет и что он нужен.
После того как газеты были прочитаны, Андрей стал накрывать на стол.
— Почему ты не женишься?
— Рано мне, батя. — Андрей ласково провел рукой по руке Петра Никитовича. — И работы много… успею еще.
— А мне вот внучонка хочется понянчить, — неожиданно теплым и дрогнувшим голосом произнес отец. — Детей я очень люблю, Андрюша…
— Будет время, папа, понянчишь… Давай-ка лучше ужинать.
После ужина Петр Никитович улегся на диван и, включив приемник, стал слушать последние известия, а Андрей на цыпочках вышел в коридор и, стараясь не шуршать бумагой, развернул заранее приготовленный сверток.
— Батя, тут Дед Мороз приходил, — шутливо сказал Андрей, усаживаясь рядом с отцом, — и принес тебе подарок на Новый год.
— Какой? — удивился Петр Никитович.
— Магнитофон… «Спутник» называется…
Отец Андрея ослеп шесть лет назад. Тяжелое ранение, полученное при взятии Праги, сказалось через двадцать пять лет. Петр Никитович тяжело переживал свою слепоту. Ночами не спал, ворочался. За два месяца он похудел, осунулся, сразу почувствовал себя стариком. Таким отца Андрей видел только, когда умерла мать Андрея, Елизавета Васильевна, или, как ее звал отец, Лизанька. Все в ее руках спорилось, горело. Зная о тяжелом ранении мужа, она все заботы по хозяйству взяла на свои плечи. Как-то незаметно и умело оберегала мужа и сына от домашних дел, как ей казалось, хлопотливых и скучных. Отец и Андрей занимались своими делами, особенно не раздумывая, откуда берется на столе каждый вечер ужин, по утрам выглаженные и пахнущие свежим ветром рубашки, отутюженные брюки. Петр Никитович работал заместителем директора педагогического техникума по воспитательной работе и преподавал в нем историю КПСС. Работы было много, хлопот хоть отбавляй. По вечерам за ужином он обычно рассказывал жене о своих делах, заботах. Елизавета Васильевна слушала его внимательно, горестно вздыхала, что-то советовала, негодовала вместе с ним, переживала. Андрей учился в институте на пятом курсе. В тот год его избрали секретарем комсомольского бюро курса и членом комитета комсомола института. Забот прибавилось, и дома он показывался поздно вечером, так же, как и отец, торопливо проглатывал ужин и с набитым ртом рассказывал матери о своих заботах. Мать и для него находила какие-то советы, а самое главное — участливость и доброту.
Поэтому, когда Елизавета Васильевна легла в больницу, отец и сын думали, что все это ненадолго и скоро снова в квартире зазвучит ласковый и заботливый голос матери. Но Елизавета Васильевна из больницы не вышла.
Невыносимо тяжко стало в квартире Кудряшовых. Все напоминало об утрате. Каждая вещь, каждая мелочь, казалось, хранили тепло ее рук, и от этого боль становилась еще ощутимей. Петр Никитович постарел и сдал. И только Андрей поддерживал его. Он сам, не понимая этого, своими разговорами о комсомольских
Андрей к тому времени закончил политехнический институт и работал на заводе инженером, а Петр Никитович по-прежнему в педагогическом училище. Встречались они вечером и, на скорую руку приготовив ужин, садились за стол и рассказывали, перебивая друг друга, о своих делах.
Однажды Андрей заметил, что отец шарит утром руками в поисках очков по крышке стола, хотя очки лежали на самом видном месте, и предчувствие беды сжало ему сердце. Он молча подал отцу очки, а тот вдруг крепко сжал Андрею руку и вздохнул. После этого случая Андрей стал провожать отца на работу и встречать. Но отец видел все хуже и хуже, врачи разводили руками — тяжелое ранение головы. Вскоре отцу пришлось уйти на пенсию. Из дома он не выходил. Целыми днями сидел в пустой квартире и что-то писал. Писал торопливо, засиживаясь по ночам. На укоры сына отвечал односложно: «Андрюша, пойми, сынок, мне надо закончите до того…» Тут он замолкал и снова брался за авторучку. Но буквы с каждым днем становились все больше, строчки в рукописи все реже. А Андрей, возвращаясь домой, все чаще заставал отца сидящим в кресле с закрытыми глазами.
Однажды Андрей взял несколько листов и прочитал: это были его воспоминания. Жизнь отца, деда… Андрей, работавший к тому времени в отделе пропаганды обкома комсомола, усмехнулся. В его столе лежало несколько громадных рукописей воспоминаний старых комсомольцев, участников гражданской войны. Были они несовершенны и к печати не годились, но… у Андрея не хватало сил сказать об этом этим заслуженным людям. Он понимал их. Прожив жизнь, они хотели рассказать о ней его поколению, но не умели…
Читая торопливые записи, Андрей вдруг понял, что отец этим живет. А когда Петр Никитович не смог продолжать записи, Андрей понял, что отец потерял дело, которое давало ему силы жить.
— А зачем мне магнитофон? — удивленно спросил Петр Никитович, поворачиваясь лицом к сыну.
— Понимаешь, отец, я подумал, что ты сможешь продолжать свою работу… Ну ту, которую ты начал и не закончил. — Андрей ласково погладил отца по плечу. — Это очень просто: вставляешь кассету, включаешь магнитофон на запись и диктуешь. Да это и удобней, чем писать авторучкой. Я слышал, что сейчас все писатели пользуются только магнитофонами…
Плечо отца под рукой Андрея вздрогнуло. Отец прижался щекой к его пальцам и изменившимся голосом спросил:
— А ты что, читал?
— Читал, папа.
Отец молчал, и Андрей, поняв молчаливый вопрос, спокойно и тихо произнес:
— Я думаю, отец, это нужное дело… И для тебя, и для меня… Ты должен продолжать работу. Ты просто обязан довести ее до конца. Я буду помогать тебе, папа. На машинке печатать я умею. Ты будешь надиктовывать на кассету, а я по воскресеньям перепечатывать.
Из-за невысоких бугров и пологих холмов, которыми так богата подмосковная земля, кокетливо извиваясь, бежит речка с удивительно чистым и звонким именем — Истра. Недолог ее путь, не глубока она, не широка. Тысячи ключей питают ее на всем пути, и, наверное, от этого так холодна ее вода, а течение быстро. Иногда кажется, что Истра живет как живое существо и радуется и хочет радовать всех.
Около высокого холма, на котором опальный Никон выстроил Новоиерусалимский монастырь, делает Истра крутой изгиб, огибая широкий луг вблизи березовой рощицы. На этом лугу стоит небольшая деревенька Никулино. Десяток домов, столько же огородов, на которых ровными рядами тянутся к солнцу нежно-зеленые побеги картофеля да пачками стрел растет лук. Около самой речки, на отшибе, стоит маленькая закопченная кузница, возле которой в беспорядке валяются сломанные бороны, плуг с выщербленным ножом и еще какие-то металлические полоски, бруски, прутья.