Гайдар

Камов Борис Николаевич

Первого февраля 1939 года, вынув утром из ящика газету, прочел на первой странице Указ: 172 писателя «за выдающиеся успехи в развитии советской литературы» награждались орденами. Орден Ленина получили Асеев, Вирта, Катаев, Твардовский, Фадеев, Шолохов, из детских писателей - Михалков, «Трудовое Красное Знамя» - Зощенко, Вс. Иванов, Макаренко, Паустовский, Федин, из детских - Л. Квитко.

Автограф

на книге «Судьба барабанщика», Публикуется впервые.

Себя нашел в числе награжденных «Знаком Почета». Вместе с ним этот орден получили совсем еще молодые Барто и Кассиль.

На другой день с поздравлениями пришел Борис Закс. Заставил Борю нарисовать «Знак Почета». И вообще, все никак не мог поверить. Закс убеждал, что теперь для него многое переменится. Он отвечал в том смысле, что сломать его, конечно, нелегко. Он еще поработает.

И попал в больницу.

…Напечатать «Барабанщика» предложила «Красная новь». Детиздат сделал новый набор. В коротком интервью но поводу награждения он, между прочим, сравнил орден с волшебным талисманом, который многое дает, но и ко многому обязывает.

А в дневнике от 29 марта занес: «Очень тепло. Работать нельзя никак: мешают. Прошлый год в это время я уезжал в Одессу и пробыл на юге до 21 июня. С этого дня и начались все мои несчастья. Проклятая «Судьба барабанщика» крепко по мне ударила».

«ДУНКАН»

«…Я и Дора»

В июле тридцать восьмого приехал погостить к старому приятелю Семену Ниловичу в Клин. (Тот снимал комнату в доме на Большевистской). Увидел старшую дочку хозяев, Дору Чернышеву, крепкую, спокойную, с чуть широким, очень приветливым лицом. И сразу решил, что вот на ней они женится.

Пригласили с приятелем Дору к своему чисто мужскому столу. Она поблагодарила и отказалась: «Спасибо, но мне некогда…»

Ближе к вечеру, когда стирала Дора в корыте в саду, подошел, сел рядом на скамеечку, сказал негромко: «Дорочка, выходите за меня замуж…»

Она засмеялась, ничего не ответила. Выплеснула воду из корыта, налила свежей и продолжала стирать. Он немного подождал, тихо поднялся и ушел.

Когда же Дора назавтра появилась в саду опять, снова подошел и попросил:

«Дорочка, выходите за меня замуж».

Она снисходительно улыбнулась, как улыбаются не новой шутке.

Тогда он добавил: «Я не плохой человек… Верно, я не плохой…»

Она отшутилась в том смысле, что и шутить об этом не хочет. И тут же ушла.

Дня через три (Дора была в этот вечер свободной) усадил ее на лавочке и попросил: «Расскажите про себя».

Рассказала: и сколько классов кончила, и кем теперь работает. И что развелась с мужем. Дружили еще деть-ми. А теперь вот осталась с Женькой.

Он также поведал про себя, начиная с Арзамаса.

«А теперь, - подытожил, - живу в своей новой Комнате один… Выходите, Дорочка, за меня замуж».

Только тут она впервые поняла, что это всерьез.

–  Как же так, - растерялась, -

сразу?

–  Если вам со мною будет плохо, оставлю комнату, и сам уйду.

–  Но мне ведь не комната нужна. Мне и Женьке, вели серьезно говорить, человек нужен.

–  Женьку я удочерю… А человек я не плохой.

Они поселились в его комнате на Большом Казенном, дом восемь. Обстановка - вешалка, круглый стол, кушетка и удачно купленный по случаю письменный стол, который он сразу очень полюбил.

С Дорой в его жизнь вошла маленькая белобрысая Женька. (В анкетах теперь писал: «Семья - жена, дочь… сын…») И наконец после многолетних скитаний понял, что такое, когда есть свой дом.

Вместо гимнастерки, которую Дора зашивала и утюжила весь вечер, перед тем как ему получать в Кремле орден, появился элегантный серый костюм, накрахмаленные рубашки, легкие туфли. Не мог дождаться тепла, чтобы выйти нарядным на улицу, - так в детстве должен был всем показать новую игрушку.

Дора терпеливо сносила его мальчишеские проделки. Молча оплачивала счета за телеграммы в 300 слов (однажды за месяц это составило 500 рублей), а в гонорарные дни - кучи расписок, которые он давал официантам и шоферам такси, если не было денег (платить по распискам полагалось, естественно, больше).

А когда приходили его друзья, Дора была приветлива и гостеприимна. И спешила накрывать на стол.

Командир отдельного полка

Большие замыслы рождаются редко. До глубокой осени тридцать девятого не мог ничего придумать. И в начале октября уехал в Старую Рузу.

«Дора, - писал оттуда 2 октября, - только что приехал… День сегодня солнечный, тишина здесь как на кладбище, - во всем доме отдыха вместе со мной всего трое… работающих. С непривычки даже страшно. Постараюсь всей головой уйти в работу…

Работа передо мной очень большая…»

Через неделю: «…Несколько дней я прожил в большой тревоге. Никак не мог подойти к работе. Брало отчаяние, хотелось бросить и вернуться в Москву - а зачем, не знаю. И только сейчас в голове прояснилось - работа показалась и важною и интересною.

Трудно предсказать - но, вероятно, и на этот раз с работою я справлюсь хорошо. Материально много она мне не даст. Но я об этом сейчас не хочу даже думать. Бог с ней, с материей, - было бы на душе спокойно. Я вернусь с чистой совестью, что сделал все, что мог…»

Только много позже обрисовался масштаб того, что начал в, Старой Рузе.

…Прошло ровно пятнадцать лет после увольнения из армии, а он по-прежнему чувствовал себя военным человеком. Следил за всем, что имело отношение к армии и к возможной войне.

«Рувим!
– писал год назад из Одессы.
– На земле война. Огонь слепит глаза, дым лезет в горло, и хладный червь точит на людей зубы…»

Пока что «хладный червь» точил зубы в стороне, однако не очень далекой.

Прочитав рецензию на книгу Николая Шпанова «Первый удар», отметил в дневнике: газета «…хвалит Н. Шпанова за повесть о будущей войне. Но статья дивизионного комиссара что-то подозрительна, ибо цитаты он приводит очень неудачные».