Гайдзин
Шрифт:
— Это маленькая милость в сравнении с теми, которые вы окажете мне, а я вам, когда вы станете тайро.
— Тогда подарите мне одну, пока я им ещё не стал: голову Сандзиро.
Ёси посмотрел на него, скрывая удивление. Он не забыл того, что Инэдзин, владелец постоялого двора на дороге к Зубу Дракона и его шпион, рассказал ему об Огаме и «Багряном Небе». Инэдзин говорил о том, как, при поддержке Сандзиро или хотя бы его невмешательстве, Огама одержит верх над сёгунатом, прибегнув к древней тактике, столь любимой даймё: скрытому нападению.
— А яйца его вас не устроят? —
Огама начал смеяться.
Колонна стражников, сменившихся с караула, двигалась к дому по четыре человека в ряд; Ёси шел среди них, по-прежнему переодетый пешим воином. Хотя их предупредили заранее, чтобы они обращались с ним как с таковым, солдатам было трудно не бросить на него взгляд украдкой или не извиниться, когда они оказывались слишком близко. Один из солдат, по имени Ватака, был осведомителем сиси. Он никак не мог предупредить их об этой редкой возможности устроить засаду.
Ёси устал, но был доволен. В конце концов Огама согласился на все, поэтому теперь он мог оставить Киото: Врата будут в безопасности в руках сёгуната, и сам сёгунат будет в безопасности.
Некоторое время — достаточное время, подумал он. Я иду на огромный риск, и мой план пестрит дырами, которые встревожат Огаму, если он их заметит. Это не важно; ясно, что он все равно собирается меня предать. Ладно, это было лучшее, что я мог сделать, и все должно сработать. Мне никак нельзя принимать приглашение.
День стал ярче, солнце сражалось с облаками за обладание небом. Он едва замечал это и то, что происходило вокруг; его голова была занята деталями сегодняшнего отъезда, кого посвятить в этот план, как быть с Койко и генералом Акэдой, кого взять с собой, и самая главная забота — успеет ли он вовремя, чтобы исправить вред, нанесенный Эдо?
Сначала ванна и массаж, решения потом...
Он отвлекся от раздумий, все вокруг вновь обрело очертания, и он стал видеть улицы, по которым они шли, прохожих, лавки, лошадей, кага, паланкины, дома, лачуги, палатки, детей, продавцов рыбой, торговцев с тележками, гадальщиков, писцов и всю толчею рынков. Это было совершенно новое для него ощущение: оказаться одним из многих, человеком без имени в колонне воинов, и он начал наслаждаться этим чувством, столь отличным от всего, к чему привык. Вскоре он уже разевал рот, как какой-нибудь крестьянин, на картины, звуки и запахи города, каких никогда не видел раньше. Он испытывал желание смешаться с толпой, почувствовать её изнутри, узнать, о чем эти люди думают, что делают, что едят, где спят.
— Солдат, — обратился он шепотом к молодому человеку рядом с ним. — Куда ты ходишь, когда не стоишь в карауле?
— Я, г-г-господин? — заикаясь, пробормотал тот и едва не выронил копье, цепенея от ужаса, что высочайший заговорил с ним, и желая тут же упасть на колени. — Я... я иду и выпиваю, господин...
— Не зови меня «господин», — прошипел Ёси, пораженный тем внезапным смятением, которое его вопрос вызвал во всех, кто шел рядом: некоторые из самураев сбились с шага и едва не расстроили ряды. — Веди себя обычно... не смотри на меня! Все
Солдат забормотал извинения, а остальные постарались делать все, как было приказано, обнаружив, что это им почти не под силу теперь, когда их повелитель Ёси разрушил окружавший его покров невидимости. Сержант обернулся и встревоженно поспешил к ним.
— Все в порядке, господин? Что...
— Да-да, сержант. Возвращайтесь на место!
Сержант механически поклонился и подчинился, солдаты снова подхватили ритм и двинулись дальше — до казарм оставалась сотня метров. Ёси с облегчением заметил, что это небольшое замешательство осталось незамеченным для толпы, которая низко кланялась, когда колонна проходила мимо.
Но на него обратили внимание два человека дальше по улице. Это были соглядатай сиси Идзуру и пришедший сменить его молодой ронин из Тосы по имени Русан, который только что вошёл в палатку на улице перед воротами резиденции Торанаги.
— Я что, пьян, Русан? Сержант кланяется пешему солдату. Сержант?
— Я тоже видел это, Идзуру, — прошептал второй. — Посмотри на этого солдата. Вот, теперь его хорошо видно, вон тот высокий ближе к хвосту колонны, посмотри, как он несет своё копье. Он не привык это делать.
— Верно, только... Что это с ним такое, а?
— Смотри, как остальные смотрят на него, не поворачивая головы!
С возрастающим волнением они пристально всматривались в асигару, пока колонна приближалась. Хотя вооружение солдата было самым обычным, как и одежда и все остальное, нельзя было не заметить большой разницы: в походке, осанке, физических качествах этого человека, как бы прилежно он ни сутулился.
— Князь Ёси, — вырвалось у обоих одновременно, и Русан тут же добавил: — Он мой.
— Нет, мой, — возразил Идзуру.
— Я первый его увидел! — прошептал Русан, приняв решение. Его охватило такое нетерпение, что он едва мог говорить.
— Если мы нападем вместе, у нас будет больше шансов.
— Нет, говори тише. Один человек зараз, таков был приказ Кацуматы, и мы все согласились. Он мой. Дай мне знак, когда нападать! — Чувствуя, как колотится сердце, Русан начал осторожно пробираться через прохожих и других посетителей палатки, чтобы занять более удобную позицию для атаки. Они вежливо кланялись, принимая его за одного из многих — обыкновенного самурая низкого звания из какого-нибудь церемониального гарнизона, отдыхающего от службы, — и больше не обращали на него внимания, готовясь склониться перед приближающейся колонной.
Русан теперь расположился у самого края дороги. Он бросил последний взгляд на самураев, найдя глазами свою жертву. Потом сел на табурет спиной к колонне, глядя на своего друга Идзуру, совершенно спокойный. Его посмертное стихотворение для родителей хранилось у сёи их деревни, переданное ему много лет назад, когда он и ещё десять учеников-самураев взбунтовались. Все они были госи и восстали, когда им было отказано в поступлении в школу для продолжения образования — их родители не смогли собрать необходимую мзду для местных чиновников. Они убили чиновников, объявили себя ронинами, выступающими за сонно-дзёи, и бежали.