Гайдзин
Шрифт:
— А, в самом деле? Отлично. — Она улыбнулась. — Отлично. Я полагаю, Хинодэ вам все ещё нравится, все ещё доставляет удовольствие?
На какой-то благословенный миг все тревоги оставили его.
— Она... все, о чем я мечтаю. Больше. Райко улыбнулась ему странной улыбкой.
— Неразумно быть столь откровенным, друг мой.
Он с чисто французской беспечностью пожал плечами.
— Вы делать мне услугу жизни. Не могу достаточно благодарить вас.
Её глаза прищурились на круглом лице, уже отекшем от саке, хотя вечер едва только наступил. Её макияж был умелым, кимоно — дорогим; вечер выдался холодный, но в её комнатах
— Я слышала, ваша гайдзинская принцесса совсем поправилась.
— Да. — На миг Андре вспомнил об Анжелике и её неизменной чувственности. — Думаю, она делать хорошую Даму Ночи.
Райко склонила голову набок, не устояв перед искушением принять это замечание всерьез.
— Это было бы очень интересно для меня. Я могла бы устроить для неё лучшие цены — самые лучшие, — многие в Эдо заплатили бы большие деньги, чтобы попробовать такую большую женщину. Я знаю одного торговца рисом, очень богатого, очень старого, ей было бы нетрудно его удовлетворить, который заплатил бы огромные деньги, чтобы быть первым, кто исследует столь диковинные Нефритовые Врата. И было бы очень легко показать ей, как потом снова стать девственницей, neh?
Он рассмеялся.
— Я скажу ей, однажды, может быть.
— Хорошо. Лучшая цена, и полная тайна. Этот торговец рисом... И-и-и-и, он бы заплатил! У неё не заметно никаких других признаков?
— Признаков? Каких признаков?
— На разных женщин лекарство действует по-разному, — объяснила Райко. — Иногда оно может сделать их гораздо более...
более страстными и более ненасытными. Иногда оно увеличивает их способность понести от мужчины, иногда вовсе лишает их этой способности. Странно, neh? Всю его веселость как рукой сняло.
— Вы не говорить мне.
— А это что-нибудь изменило бы? Подумав мгновение, он покачал головой. Она сделала глубокий глоток.
— Пожалуйста, извините меня, что я говорю о деньгах, но золотой обан больше не покупает столько, сколько золотой обан должен покупать. Наши чиновники обесценили наши деньги, и от этих сыновей обезьяны воняет, как от рыбы на восьмой день, перемешанной со свежими собачьими испражнениями!
— Это так, — согласился он, не разобрав некоторые слова, но уловив суть про чиновников и старую рыбу и разделяя её отвращение к ним. Сератар отказался выдать ему аванс в счет его жалованья, на который он рассчитывал, сославшись на скудность фондов миссии.
— Райко-сан, вы очень умная, подумайте. Должен быть способ нам обоим увеличить обычные деньги, neh? Что мы можем продать?
Она опустила взгляд на стол, чтобы он не мог видеть выражения глаз.
— Саке? — предложила она и налила им обоим. В его честь саке было холодным. Её глаза превратились в щелки, и она размышляла, насколько ему можно доверять. Настолько, насколько кошка может доверять загнанной в угол мыши. — Сведения имеют свою цену, neh?
Это было сказано самым обычным тоном. Он притворился удивленным, в восторге от того, что рыба так быстро заглотила наживку. Слишком быстро? Вероятно, нет. Попадись она бакуфу или он своим собственным хозяевам, конец будет один: мучительная смерть.
Сэр Уильям хорошо заплатит за ценную информацию, Анри ни гроша, — да проклянет Господь их обоих!
— Райко-сан, что происходит в Эдо?
— Правильнее спросить, что происходит здесь? — тут же ответила она, приступая к переговорам. — Война, а? Ужасно!
— Прошу прощения, пожалуйста, говорите медленнее, пожалуйста.
— А, прошу простить. — Райко заговорила медленнее, рассказывая, как напугана вся Ёсивара. Она набросала перед ним интересную картину встревоженного Плывущего Мира, но не сообщила ничего, что и так не было бы ему известно. В ответ он рассказал ей о флоте и об армии, но тоже только то, что, как он был уверен, она уже знала.
Некоторое время они молча потягивали саке. Потом она сказала, понизив голос:
— Я думаю, некоторые чиновники дорого бы заплатили, чтобы узнать, что планирует вождь гайдзинов и на какое время.
Он кивнул.
— Да. Также думаю, наш вождь платит много узнать, какие силы самураев Ниппона, где, кто ведет, про этого тайро, который шлет грубые послания.
Она широко улыбнулась и подняла чашечку из тончайшего фарфора.
— За новое партнерство. Много денег за немного слов. Он поднял свою чашечку и добавил осторожно:
— Немного слов, да, но должны быть важные слова и настоящие слова за настоящие деньги.
— И-и-и-и, — протянула она, изображая возмущение, — что я, дешевая шлюха, у которой пусто в голове? Без чести? Без понимания? Без связей, без... — Тут она не выдержала и рассмеялась. — Мы прекрасно понимаем друг друга. Завтра в полдень приходите повидать меня. А теперь ступайте и навестите свою милую Хинодэ. Наслаждайтесь ею и жизнью, пока мы все ещё живы.
— Спасибо. Но не теперь. Пожалуйста, скажите, я приду позже. — Он доброжелательно улыбнулся Райко, искренне благодарный ей. — Но вы сами, Райко?
— У меня нет своей Хинодэ, мне не к кому идти, не о ком мечтать, некому слагать стихи, никто не наполнит меня восторгом. Когда-то все было по-другому, теперь я стала умнее, мне нравится саке и нравится делать деньги, делать деньги и саке. Ступайте, — сказала она с грубым смешком, — но завтра возвращайтесь. В полдень.
Когда он ушел, она приказала прислужницам принести ещё вина, на этот раз подогретого, и не беспокоить её. Видя такое дружелюбие на его лице, перемешавшееся с глубокой страстью к Хинодэ, она почувствовала, как в сердце её поднимается печаль, и поэтому прогнала его.
— А, адмирал, — сказал Малкольм Струан, — два слова с глазу на глаз.
— Разумеется, сэр. — Адмирал Кеттерер грузно поднялся на ноги, один из двадцати гостей, все ещё сидевших плотной группой за столом в большой столовой фактории Струанов и потягивавших портвейн, за которым их оставила Анжелика. Кеттерер был в парадном мундире, тесных панталонах, белых шелковых чулках и туфлях с серебряными пряжками. Он раскраснелся сильнее обычного, с удовольствием угостившись густым супом, приправленным острыми пряностями, печеной рыбой, двумя порциями ростбифа и йоркширского пудинга с картофелем, обжаренным в горячем сале, и овощами, вывезенными из Калифорнии, пирогом с курицей и фазаном, несколькими поджаренными свиными колбасками, за которыми последовал калифорнийский пирог с сушеными яблоками и ставший знаменитым крем «Благородного Дома», венчали все восхитительные сырные гренки. Шампанское, шерри, кларет — «Шато Лафит» 1837 года, того самого года, когда королева Виктория взошла на трон, портвейн и мадера. — Глоток свежего воздуха мне бы не помешал, — произнес Кеттерер.