Гайдзин
Шрифт:
Адмирал Кеттерер поджал губы, готовый оборвать этот бесполезный разговор. Вот в этом все и дело, хотя нет сомнения, что поддержка среди этих подлых мерзавцев мне пригодилась бы, если даже десятая часть всех сплетен, которые можно услышать на их растреклятых собраниях, правда. Полагаю, этот ещё не так плох, если ему можно доверять, по сравнению с остальными, по сравнению с этим чудовищем Грейфортом.
— Когда ваша дуэль?
Малкольм собирался ответить правдиво, но остановился.
— Я отвечу на этот вопрос, сэр, если вам угодно, и я помню, что вы говорили о дуэлях, но моя семья очень серьезно
— Без этого Королевский флот не был бы Королевским флотом. — Кеттерер глубоко затянулся сигарой. По крайней мере, сей юный балбес это понимает, клянусь Богом, хотя это ничего не решает. Правда заключается в том, что мать этого несчастного полудурка совершенно права, не одобряя этого брака, — девушка весьма привлекательна, но едва ли является правильным выбором: плохая порода, типично французская. Я оказываю ему услугу.
Так ли?
А помнишь Консуэлу ди Мардис Перес из Кадиса?
Впервые он встретил её , когда был гардемарином и служил на «Королевском Сюзерене». Они тогда зашли в Кадис с визитом вежливости. Адмиралтейство отказало ему в разрешении жениться, его отец также возражал против этого брака, и когда, по прошествии долгого времени, он все же добился от них согласия и полетел назад, чтобы забрать её , она оказалась уже помолвленной. Она тоже была католичкой, с грустью подумал он, все ещё любя её после стольких лет.
Католичка, от этого все они бесенеют; готов поспорить, и мать Струана тоже. Словно это имеет какое-то значение. Правда, семья Консуэлы была достойной, а у этой девушки — нет. Да, я все ещё люблю её. После неё никого не любил. Никогда не испытывал желания жениться, после того как потерял её , как-то не мог. Однако это позволило мне всего себя отдать флоту, так что жизнь не прожита совсем, чёрт меня подери, впустую. Так ли?
— Я собираюсь выпить ещё бокал портвейна, — сказал он. — Это займет от десяти до пятнадцати минут. Что вы можете сделать, чтобы указать остальным дорогу, за десять или пятнадцать минут, а?
41
Горнт поспешно спустился по ступеням фактории Струана в черноту ночи вслед за другими гостями, расходившимися с ужина. Они оживленно переговаривались между собой, жались друг к другу и придерживали шляпы от ветра. Некоторых ожидали слуги с фонарями, чтобы проводить домой. После вежливого, но торопливого «спокойной ночи» он направился к соседней фактории — Броков. Стражник, высокий сикх в тюрбане, отдал честь и уставился на него во все глаза, когда он, перескакивая через две ступеньки, взлетел по лестнице и постучал в дверь Норберта Грейфорта.
— Кто там?
— Я, сэр, Эдвард. Извините, это важно.
Из-за двери раздалось недовольное ворчание. Потом засов со стуком отодвинулся. Волосы Норберта были всклокочены. Он появился в ночной рубашке, ночном колпаке и постельных носках.
— Какого черта, что стряслось?
— Струан. Он только что объявил,
— Это ещё что, очередная шутка?
— Это не шутка, мистер Грейфорт, сэр. Это произошло во время вечера — все это он сказал минуту назад перед всеми гостями, сэром Уильямом, большинством иностранных послов, адмиралом, Дмитрием. Точные слова Струана, сэр: «Я хочу сделать официальное заявление. Вслед за публикацией моего письма в „Гардиан" сегодня я решил, что отныне наши корабли не будут перевозить оружие или опиум и компания Струанов не станет торговать ими ни здесь, ни в Китае».
Норберт захохотал.
— Входите, это надо отпраздновать. Он оставил компанию Струанов не у дел. И сделал нас «Благородным Домом». — Норберт выставил голову в коридор и прокричал своему Номер Один Бою: — Ли! Шампанского, чоп-чоп! Входите, Эдвард, и прикройте за собой дверь, из неё ужасно дует и холод такой, что даже у бронзовой мартышки зад отмерзнет. — Он прибавил света в масляной лампе. Спальня у него была просторная, с широкой кроватью под балдахином на четырех столбах; на полу лежали ковры, по стенам были развешаны картины, написанные маслом, с клиперами Броков — их флот был меньше, чем у Струанов, но по количеству пароходов они обгоняли «Благородный Дом» чуть ли не вдвое. Некоторые картины пострадали от пожара, и потолок тоже ещё не был до конца отремонтирован. Книги стояли стопками на столиках вдоль стен, одна, открытая, лежала на кровати.
— Этот бедный сукин сын действительно спятил. — Норберт коротко хохотнул. — Первым делом нам нужно отменить дуэль, необходимо, чтобы он оставался живым. Так, вот что мы... — Улыбка вдруг исчезла с его лица. — Погоди-погоди, о чем я тут толкую? Все это буря в ночном горшке, он не больше тайпэн компании Струанов, чем я. Это ты оказался в дураках, что бы он ни сказал, это не имеет ровно никакого значения. Как бы его набожная, постоянно тычущая пальцем в Библию матушка ни хотела сделать то же самое, он никогда не согласится, не может согласиться, это разорило бы их.
Горнт улыбнулся.
— Я не согласен.
Норберт вскинул на него взгляд и прищурился. — А?
— Она согласится.
— О? Почему?
— Секрет.
— Что за секрет? — Норберт перевел взгляд на открывшуюся дверь. Ли, престарелый кантонец с длинной толстой косичкой, в аккуратной ливрее — белый длинный пиджак и черные штаны, — покачиваясь, внес фужеры и шампанское в ведерке со льдом; через руку было переброшено белоснежное полотенце. Через мгновение два фужера были наполнены. Когда дверь закрылась, Норберт поднял свой бокал.
— Ваше здоровье, и да сгинут все Струаны. Что за секрет?
— Вы сказали, чтобы я попытался подружиться с ним. Я подружился. Теперь он доверяет мне. Во-первых...
— Доверяет?
— До определенной степени, но с каждым днём это доверие крепнет. Во-первых, относительно сегодняшнего вечера. Причина, по которой он написал это письмо и сделал заявление, заключается в том, что ему нужна услуга от адмирала, тайная услуга.
— Вот как?
— Вы позволите? — Горнт показал на шампанское.