Где апельсины зреют
Шрифт:
— Удивительно, какъ ты наторла въ ныншнюю поздку по французски… похвалилъ Николай Ивановичъ жену. — Вдь почти все говоришь…
— Еще-бы… Практика… Я теперь стала припомннать вс.слова, которыя я учила въ пансіон. Ты видлъ въ Париж? Вс прикащики Magasin de Louvre и Magasin au bon march'e меня понимали. Во Франціи-то что! А вотъ какъ мы по Италіи будемъ путешествовать, ршительно не понимаю. По итальянски я столько-же знаю, сколько и Иванъ Кондратьичъ… отвчала Глафира Семеновна.
— Руками будемъ объясняться. Выпить — по галстуху себя хлопнемъ пальцами, състь — въ ротъ пальцемъ покажемъ, —
— Земляки! Послушайте! началъ Иванъ Кондратьевичъ. — Вдь въ Италію надо въ сторону сворачивать?
— Въ сторону.
— Такъ не хать-ли намъ ужъ прямо домой? Ну, что намъ Италія? Чортъ съ ней! Берлинъ видли, Парижъ видли, — ну, и будетъ.
— Нтъ, нтъ! — воскликнула Глафира Семеновна. — Помилуйте, мы только для Италіи и заграницу похали.
— Да что въ ней, въ Италіи-то хорошаго? Я такъ сллышалъ, что только шарманки да апельсины.
— Какъ, что въ Италіи хорошаго? Римъ… Въ Рим папа… Неаполь… Въ Неапол огнедышащая гора Везувій. Я даже всмъ нашимъ знакомымъ въ Петербург сказала, что буду на огнедышащей гор. А Beнеція, гд по всмъ улицамъ на лодкахъ здятъ? Нтъ, нтъ… Пока я на Везуві не побываю, я домой не поду.
— Ни тоже самое… — прибавилъ Николай Ивановичъ. — Я до тхъ поръ не буду спокоенъ, пока на самой верхушк горы объ Везувій папироску не закурю…
— Везувій… Папа… Да что мы католики, что-ли? Вдь только католики пап празднуютъ, а мы, слава Богу, православные христіане. Даже грхъ, я думаю, намъ на папу смотрть.
— Не хнычъ и молчи, хлопнулъ Конурина по плечу Николай Иванычъ. — И чего ты въ самомъ дл!.. Самъ согласился хать съ нами всюду, куда мы подемъ, а теперь на попятный. Назвался груздемъ, такъ ужъ ползай въ кузовъ.
— Подъхать къ самой Италіи и вдругъ домой! бормотала Глафира Семеновна. — Это ужъ даже и ни на что не похоже.
— А разв мы уже подъхали? спросилъ Иванъ Кондратьичъ.
— Да конечно-же подъхали. Вотъ только теперь прохать немножко въ сторону…
— А много ли въ сторону? Сколько верстъ отсюда, къ примру, до Италіи?
— Да почемъ-же я-то знаю! Здсь верстъ нтъ. Здсь иначе считается. Къ тому-же въ этой мстности я и сама съ мужемъ въ первый разъ. Вотъ прідемъ въ Ниццу, такъ справимся, сколько верстъ до Италіи.
— А мы теперь разв въ Ниццу демъ? допытывался Конуринъ.
— Сколько разъ я вамъ, Иванъ Кондратьичъ, говорила, что въ Ниццу.
— Да вдь гд-жъ все упомнить! Мало-ли вы мн про какіе города говорили. Ну, а что такое эта самая Ницца?
— Самое новомодное заграничное мсто, куда вс наши аристократки лечиться здятъ. Модне даже Парижа. Югъ такой, что даже зимой на улицахъ жарко.
— А… Вотъ что… Стало быть воды?
— И воды… и все… Тамъ и въ мор купаются, и воды пьютъ. Тамъ вотъ ежели у кого нервы — первое дло… Сейчасъ никакихъ нервовъ не будетъ. Потомъ мигрень… Ницца и отъ мигреня… Тамъ дамскій полъ отъ всхъ болзней при всей публик въ мор купается.
— Неужели при всей публик? Ахъ, срамницы!
— Да вдь въ купальныхъ костюмахъ.
— Въ костюмахъ? Ну, то-то… А я думалъ… Только какое-же удовольствіе въ костюмахъ! Такъ, въ Ниццу мы теперь демъ.
— Италія.
— А далеко-ли она все-таки оттуда будетъ?
IV
Кондукторъ, взявъ два съ половиной франка “пуръ буаръ”, хоть и далъ слово не впускать ни кого въ купэ, гд сидли Ивановы и Конуринъ, но слова своего не сдержалъ. На одной изъ слдующихъ-же станцій спавшій на диван Конуринъ почувствовалъ, что его кто-то трогаетъ за ногу. Онъ открылъ глаза, Передъ нимъ стоялъ мрачнаго вида господинъ съ двумя ручными чемоданами и говорилъ:
— Je vous prie, monsieur…
Онъ поднималъ чемоданы, чтобы положить ихъ въ стку.
— Послушайте… Тутъ нельзя… Тутъ занято… Тутъ откуплено!.. закричалъ Конуринъ. — Кондукторъ! Гд кондукторъ?
Пассажиръ продолжалъ говорить что-то по французски и, положивъ чемоданы въ стку, садился Конурину на ноги. Конурину поневол пришлось отдернуть ноги.
— Глафира Семеновна! Да что-же это такое съ нами длаютъ! Скажите вы этому олуху по французски, что здсь занято! будилъ онъ Глафиру Семеновну, а между тмъ схватилъ пассажира за плечо и говорилъ:- Мусью… Такъ не длается. На ноги садиться не велно. Выходи.
Тотъ упрямился и даже оттолкнулъ руку Конурина. Глафира Семеновна проснулась и не сразу поняла въ чемъ дло.
— Позовите-же кондуктора. Пусть онъ его выпроводитъ, сказала она Конурину.
— Матушка. Я безъ языка… Какъ я могу позвать, ежели ни слова по французски!
— Кондуктеръ! Мосье кондуктеръ! выглянула она въ окошко.
Но въ это время раздалась команда “en voitures” и поздъ тронулся.
— Вотъ теб и франко-русское единство! бормоталъ Конуринъ. — Помилуйте, какое-же это единство! “Вивъ ли Франсъ, вивъ Рюсси”, взять полтора франка, общать никого не пускать въ вагонъ и вдругъ, извольте видть, эфіопа какого-то посадилъ! Это не единство, а свинство. А еще “вивъ Рюсси” сказалъ.
— Да ужъ это вивъ Рюсси-то я еще въ Париж въ ресторан Бребанъ испыталъ, сказалъ тоже проснувшійся Николай Ивановичъ. — И тамъ гарсонъ сначала “вивъ Рюсси”, а потомъ на шесть франковъ обсчиталъ.
Пассажиръ угрюмо сидлъ въ купэ и расправлялъ вынутую изъ кармана дорожную шапочку, чтобы надть ее на голову вмсто шляпы. хали по туннелю. Стукъ колесъ раздавался какимъ-то особеннымъ гуломъ подъ сводами.
— Все тунели и тунели… сказала Глафира Семеновна. — Выдемъ изъ тунеля, такъ надо будетъ открыть окно, а то душно здсь, прибавила она и стала поднимать занавску, которой было завшано окно.
— Изъ Ниццы Италія ужъ совсмъ недалеко.
— Ну, а все-таки дальше, чмъ отъ Петербурга до Новгорода?
— Ахъ, какъ вы пристаете, Иванъ Кондратьичъ! Ей-ей, не знаю.
— И ты, Николай Ивановичъ, тоже не знаешь? обратился Конуринъ къ спутнику.
— Жена не знаетъ, такъ ужъ почемъ-же мн-то знать! Я человкъ темный. Я географіи-то только моря да рки училъ, а до городовъ не дошелъ, отвчалъ Николай Ивановичъ.
Конуринъ покачалъ головой.
— Скажи на милость, никто изъ насъ ничего не знаетъ, а демъ, сказалъ онъ и, подождавъ немного, опять спросилъ:- Простите, голубушка… Я опять забылъ… Какъ городъ-то, куда мы демъ?..