Где апельсины зреют
Шрифт:
— Господи Боже мой! И это въ половин-то марта! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — А у насъ подъ Питеромъ-то что теперь! Снгъ на полтора аршина и еще великолпный, поди, санный путь.
Прохали Грассъ. Опять справа море и слва виллы безъ конца, прилпленныя почти къ отвснымъ скаламъ. Наконецъ поздъ опять въхалъ въ тунель, пробжалъ по немъ нсколько минутъ и выскочилъ на широкую поляну. Виднлся городъ. Еще минутъ пять и паровозъ сталъ убавлять пары. Възжали въ обширный крытый вокзалъ и наконецъ остановились.
— Nice! закричали
— Ницца… повторила Глафира Семеновна и стала собирать свои багажъ.
V
На подъзд станціи толпились коммиссіонеры гостинницъ въ фуражкахъ съ позументами и выкрикивали названія своихъ гостинницъ, предлагая омнибусы. Супруги Ивановы и Конуринъ остановились въ недоумніи.
— Куда-же, въ какую гостинницу хать? спрашивала Глафира Семеновна мужа.
— Ахъ, матушка, да почемъ-же я то знаю!
— Однако, надо-же…
— Модное слово теперь, “вивъ ли Франсъ” — ну, и вали въ Готель де Франсъ. Готель де Франсъ есть? спросилъ Николай Ивановичъ по русски.
Коммиссіонеры молчали. Очевидно, подъ такимъ названіемъ въ Ницц гостинницы не было или омнибусъ ея не выхалъ на станцію.
— Готель де Франсъ… повторилъ Николай Ивановичъ.
— Постой, постой… Спроси лучше, въ какой гостинниц есть русскій самоваръ — туда и подемъ, а то нигд заграницей чаю настоящимъ манеромъ не пили, остановилъ его Конуринъ и въ свою очередь спросилъ:- Ребята! У кого изъ васъ въ заведеніи русскій самоваръ имется?
Коммиссіонеры, разумется, русскаго языка не понимали.
— Русскій самоваръ, пуръ те… опять повторилъ Николай Ивановичъ и старался пояснить слова жестами, но тщетно. — Не понимаютъ! развелъ онъ руками. — Глаша! Да что-же ты! Переведи имъ по французски.
— Самоваръ рюссъ, самоваръ рюссъ… Пуръ лобульянтъ, пуръ те… Эске ву аве данъ ли готель? заговорила она.
— Ah! madame d'esire une bouilloire!.. догадался какой-то коммиссіонеръ.
— Нтъ, не булюаръ, а самоваръ рюссъ, съ угольями.
— Самоваръ! крикнулъ Конуринъ.
— Mais oui, monsieur… Samovar russe c’est une bouilloire.
— Что ты все бульваръ да бульваръ! Не бульваръ намъ нужно, давай комнату хоть въ переулк. Что намъ бульваръ! А ты дай комнату, чтобы была съ самоваромъ.
— Иванъ Кондратьичъ, вы не то толкуете. Оставьте… Ни вы, ни они васъ все равно не понимаютъ, остановила Конурина Глафира Семеновна.
— Обязаны понимать, коли русскія деньги брать любятъ.
— Да что тутъ разговаривать! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Дикіе они на счетъ самоваровъ. Брось, Иванъ Кондратьичъ, и залзай на счастье въ какой попало омнибусъ. Въ какую привезутъ гостинницу, та и будетъ ладна. Вдь мы все равно не знаемъ, какая хуже. Вонъ омнибусы стоятъ. Вали!
Иванъ Кондратьинъ подбжалъ къ первому попавшемуся оминбусу и сказавъ “вотъ этотъ какъ будто омнибусикъ понове”, слъ
Живо ввалили на крышу омнибуса ихъ сундуки, взятые изъ багажнаго вагона и омнибусъ похалъ, минуя роскошный скверъ, разбитый передъ желзнодорожной станціей. Въ сквер росли апельсинныя деревья съ золотящимися плодами, пальмы, латаніи, агавы, олеандры и яркими красными цвтами цвли громадныя камеліи.
— Боже мой, въ какія мста мы пріхали! восторгалась Глафира Семеновна. — Оранжереи подъ открытымъ небомъ. — Смотрите, смотрите, лимоны! Цлое дерево съ лимонами.
Иванъ Кондратьевичъ мрачно покосился и сказалъ:
— Лимоны у подлецовъ есть, а самоваровъ къ чаю завести не могутъ.
— Оглянитесь, оглянитесь, господа, назадъ! Ахъ, какая гора! — продолжала Глафира Семеновна. — А вонъ и оселъ везетъ въ телжк цвтную капусту; Цвтная капуста ужъ здсь поспла. А у насъ-то! Я у себя передъ отъздомъ лукъ на окошк посадила и тотъ къ масляниц еле-еле перья далъ. Еще оселъ. Два осла… Дамы-то здшнія, дамы-то въ март въ однихъ бумажныхъ зефировыхъ платьяхъ по улицамъ ходятъ — вотъ до чего тепло.
Прозжали по Avenue de la gare, длинному проспекту, обсаженному гигантскими деревьями. Было еще рано, уличная жизнь только начиналась: отворяли магазины, кафе, кухарки въ соломенныхъ шляпкахъ и съ корзинками въ рукахъ шли за провизіей. Показался англичанинъ, мрно шагающій по бульвару, длинный, худой, весь въ бломъ и съ зеленымъ вуалемъ на шляп. Иванъ Кондратьичъ тотчасъ-же обратилъ на него вниманіе и сказалъ:
— Эво, какой страшный! Это должно быть попъ здшній итальянскій.
— Нтъ, нтъ, это англичанинъ, отвчала Глафира Семеновна. — Мы такихъ въ прошлую поздку много видли въ Париж на выставк.
Наконецъ омнибусъ въхалъ на дворъ гостинницы и остановился. На двор опять апельсинныя и лимонныя деревья съ плодами, мирты въ цвту, у подъзда два толстые, какъ бревно, кактуса лзутъ своими верхушками къ окнамъ третьяго этажа. Швейцаръ зазвонилъ въ большой колоколъ. Выбжалъ пожилой мужчина съ эспаньолкой и съ карандашемъ за ухомъ.
— Комнату объ одной кровати и комнату о двухъ кроватяхъ… сказалъ Николай Ивановичъ. — Глаша, переведи по французски.
— Уговаривайтесь ужъ, голубушка, заодно, чтобъ намъ апельсины и лимоны изъ сада даромъ сть, сказалъ Иванъ Кондратъичъ.
Мужчина съ эспаньолкой повелъ показывать комнаты, сказалъ цну и сталъ предлагать взять комнаты, съ пансіономъ, то есть со столомъ.
— Nous avons deux d'ejeuners, diner `a sept heures… разсказывалъ онъ.
Глафира Семеновна поняла слово “пансіонъ” совсмъ въ другомъ смысл.
— Какъ пансіонъ? Команъ пансіонъ? Николай Иванычъ, вообрази, онъ намъ какой-то пансіонъ предлагаетъ! Почему онъ вообразилъ, что у насъ дти? Нонъ, нонъ, монсье. Пуркуа пуръ ну пансіонъ? сказала она. — Ну навонъ па анфанъ. Пансіонъ!