Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— Серге-е-е-ей, — закидываю за голову руку в очередной попытке скинуть бешеный по мощности захват, — я ни черта не понимаю.

— Я рад, Петр, что обошлось малой, капающей тонкой струйкой кровью. Я все вовремя узнал, а долг перед налоговиками мы совсем недавно полностью погасили. Означает ли это, что мы чисты перед законом? — внезапно снимает захват с моей шеи, но перемещает ту же руку лишь для того, чтобы сильно обнять меня за плечи. — Вот мой вопрос! М?

— Да, вероятно. Но я действительно не понимаю, о чем Вы говорите, однако…

— Упрямый! Несговорчивый! Ты злой, что ли? — Смирнов отпускает мое тело и по ощущениям отходит на свое место.

— Нет, — не оборачиваясь, отвечаю.

— Ладно-ладно, —

шипит и возится за моей спиной. — Спасибо, Велихов, что, так сказать, пробдел всю ситуацию и не дал скатиться в пропасть жадному циклопу, облачив ее тельце в тюремную робу. Это, видимо, секрет? Ты хотел бы остаться нераскрытым, сохраняешь позицию стороннего наблюдателя? Отец тебя не сдал, если что. Прости, парень, но я сам к этому выводу пришел. Работа такая, — он делает «тпру-тпру» губами и тут же прыскает, — разоблачать юные неокрепшие умы, уличать их во лжи и прививать правдивость пусть и не с младенческого возраста. Я раскатываю молодняк на откровенность, играю свою партию, совершенно не заглядывая в ноты. Но на будущее запомни: то, что касается моей семьи, в особенности, девчонок, через посредников не пропускаем. Инфу, конечно, к сведению принимаем, но выводы не делаем. Считаем, что это поклеп, такая, знаешь, откровенная клевета, происки завистников и недоброжелателей. Мы таким не доверяем и не дергаемся, просто замираем и ждем, что рассосется само. Опасно? Без сомнений. Но спотыкаться на каждой жалобе, поданной не официальным образом, через вот эту вот приемную, не будем. Людишек много, а моя семья в единственном числе. Если я буду херней себе уши забивать, при этом глазами видеть абсолютный штиль, спокойствие или поведенческий паритет, то долго не протяну. Плавали с чикой, прошли с Женькой через все. Даже развелись, нечаянно прислушавшись к тому, что добрые люди за нашими спинами говорили. Так что, если есть, что сказать или о чем поведать, являемся лично и докладываем по всей форме. Кофе и печенье в этом доме всегда по такому случаю найдутся, да и слушать я люблю, опять же…

— Работа такая, — заканчиваю реплику вместо него.

— Смышлёный! А твой отец хорош, но выглядел, только между нами говоря, охерительно смешно. Гриша и странно всплывший компромат! Гриша!!! — Смирнов по слуховым ощущениям отзывается сейчас об отце, как о большом специалисте и суперпрофессионале, но в то же время добавляет сальности относительно него. — Наш славный и помешанный на справедливости Гриша, который, прежде чем совершить законное правонарушение, три раза обернется через левое плечо, чтобы при предупредительном плевке никого случайно не задеть. А ты, видимо, не пошел в отца, но… — осекается и тяжело вздыхает, — дед! Вылитый! Я сейчас инфаркт словлю. Начальник, ты ли это?

— Я не понимаю, — мотаю головой и настаиваю на своем.

— И даже в этом. Вот, пожалуйста. Ты раскрыт, Петруччио. Р-а-з-о-б-л-а-ч-е-н! Дошло?

— Я кофе не буду, — громко сглатываю и уточняю свой отказ. — Не хочу.

— О! Полюбуйтесь, люди, словно никуда задира не исчезал. Внешне — стопроцентный Велихов, а по характеру… М-м-м-м! Сейчас мне надо быть очень осторожным с выводом.

«Ну, сделайте одолжение, Сергей Максимович!» — про себя хриплю.

Пока он собирается с очередной мыслью, до моих ушей доносится возня в просторном холле.

— Мам? — жалобно и почти шепотом, где-то очень близко пищит материализовавшийся словно из ниоткуда Тузик.

— О! По-видимому, все! — скрежет металла, вероятно чайной ложки, по нержавеющей раковине, свидетельствует о том, что кофе на сегодня точно отменяется, а Смирнов с гостеприимством, по всей видимости, истощился. — Идем, Велихов. Посмотрим на нее, — Сергей несильно хлопает ладонью по моему плечу. — Чего застыл, а?

— Я не имею никакого отношения… — продолжаю оправдываться, старательно снимая с себя всяческую ответственность.

—

Понял-принял! Нет проблем, — тянет меня за руку, заставляя встать со стула. — Но спасибо, сынок…

Ярко-зеленый… Изумрудный… Малахитовый… Травяной и очень сочный, насыщенный и жирный цвет платья, в котором Тосик застыла на втором этаже, возле первой ступеньки деревянной лестницы, терзает мои глаза в хорошем смысле этого слова и заставляет пялиться на женский образ, щадяще принуждая и совсем не раздражая. У Нии чересчур субтильная фигура и, как следствие, аномально небольшой вес, но все выпуклости находятся в нужных местах и в соответствующей боевой, словно атакующей, позиции. Фасон великолепный, хотя я в этом ни черта не понимаю, но сужу об этом, полагаясь на собственную реакцию и ощущения. Открытые плечи, воротник-змея, опоясывающий длинную женскую шею, какие-то меленькие складки на груди до талии, которую я мог бы обхватить одной рукой, сведя на животе у Тоньки два пальца — большой и мизинец. Ей все идет! Она как-то совсем не спешит спускаться к нам и странно путается в ногах. Антония как будто стала выше, словно подросла. Здесь, откровенно говоря, нет особой тайны. Все потому, что она надела в тон восхитительному платью чересчур открытые босоножки на суперкаблуке. По моей зрительной прикидке — сантиметров десять Тузик основательно прибавила к своему небольшому росту. Неуверенно переступает, сильно спотыкается, стоя на месте, но вида не подает и переобуваться, по всей видимости, не собирается.

— Тонь? — зову ее, искоса посматривая на собравшихся.

— А? — она закусывает нижнюю губу и куда-то вбок и немного вверх подкатывает глаза.

— Ты великолепна, — смелею и гордо задираю голову, выставив подбородок. — Подойдешь?

— Угу, — Туз вцепляется пальцами в подол своего наряда, растягивает юбку, показывая клеш и переливающуюся фактуру ткани.

— Спустишься? — исподлобья ей шепчу.

Черт! Черт! Похоже, до меня, наконец-таки, кое-что дошло.

Стремительно срываюсь с места и, перешагивая в прыжке не одну, а две, как минимум, широкие ступеньки, забираюсь на второй этаж. Подпрыгнув на последней ступени, с громким выдохом приземляюсь рядом с ней.

— Привет, — опустив глаза и устремив свой взгляд в ее солнечное сплетение, произношу. — Как дела, красавица? — протягиваю руку и пальцами перебираю складки лифа на ее груди.

— Так нормально? — пятерней расчесывает свои идеально уложенные волосы на затылке, затем вдруг переходит на висок и заканчивает, оттягивая непослушную челку, укладывая ее себе на нос.

— Ты… — окончательно наглею и укладываю ладони на обнаженные прохладные плечи. Смирнова вздрагивает, а бархатная кожа выставляет в авангард рой мурашек, обезумевших и повторяющих грубый лозунг:

«Петя, руки прочь!».

— Опоздала, да? — она не скидывает мои ладони, но как будто приподнимается на носочки и пристально заглядывает мне в глаза.

— Нет, — кадык дергается, а Тосик от моего голода или несдержанности вдруг пугается и в ответах путается. — Идем? — нахожусь быстрее, моментально исправляю ситуацию, становлюсь с ней рядом, осторожно прикасаясь своим плечом к ее.

— Угу, — Смирнова опускает взгляд и ищет мою руку, которую я ей предлагаю. — Фух! — прыскает и ладошкой прикрывает рот. — Свидание! Не могу поверить…

— Что? — делаю шаг, устанавливая свою стопу на первую ступень.

— Ты не обманываешь меня? — шепчет, губами трогая обводок моей ушной раковины. — Это ведь не игра? Ты не издеваешься надо мной, Велиховчик? Может быть, я зря так вырядилась? Пожалуйста, ответь. Мне нужно знать… — Ния что-то непонятное для восприятия лепечет, пока мы спускаемся по бесконечной, исключительно по моим ощущениям, лестнице.

— Все будет хорошо! — цежу сквозь зубы, вытаращившись на изумленных Смирновых, построившихся в коридоре, как на плацу.