Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
— Хочешь об этом говорить? — прищурившись, еще раз спрашиваю.
— Нам нужно узнать друг друга — твои слова. А я, похоже, поняла, что ты имеешь в виду…
Ой, это вряд ли! И все же:
— Тебя интересует, как я клею женщин, Ния? Серьезно, что ли?
— Угу, — строит глазки, сдвинув брови и сморщив нос. — А потом…
Потом! Уже смешно. И еще немного страшно. Ведь предполагается какое-то «потом».
— Ну-ну? — а мне хотелось бы сразу прояснить этот вопрос.
— Я расскажу тебе, как соблазняю мужчин, — хохочет
— Я уступлю тебе, Смирнова. Ты женщина, а значит, будешь первой.
— Дискриминация по половому признаку, Петруччио?
— Тонь, — отталкиваюсь руками от ее плечей, — пожалуйста, не называй меня дурацкими кличками. У меня, — прикрываю на одно мгновение глаза, — есть имя…
С дальнейшим зависаю, потому как чувствую прикосновение прохладной ладошки к своей щеке.
— Что ты… — только это успеваю выдавить из себя.
Антония рукой закрывает мне рот и просит:
— Не открывай глаза! Закрой их, — командует, смешно рыча. — Ну же, Петя!
— Хорошо, — мычу в женскую ладошку. — Зачем?
— Я слушаю внимательно мужчину, Петя. Но не с раскрытым ртом, а с неподдельным интересом и полной вовлеченностью в процесс. Я задаю простой, казалось бы, вопрос…
— Какой? — скулю ей в руку. — Тонь…
Она вдруг убирает ее от моего лица.
— Хочу на тебя посмотреть.
— Хорошо, — соглашается со мной.
— Какой ты задаешь вопрос? — смотрю на улыбающегося Тузика, который внезапно обхватив мою кисть, выводит на тыльной стороне ладони персональные декоративные узлы.
— Где ты вырос, Петя?
— Здесь, в этом городе, — хмыкаю, но отвечаю ей.
— Кто твои родители? — как будто гипнотизируя, не останавливает движений по моей руке.
— Григорий и Наталья Велиховы. Ты их знаешь, Ния.
Я вижу, как двигаются ее губы, как она с самодовольным выражением лица, говорит:
«Молодец, хороший мальчик!».
— Ничего особенного, Туз. Я не повелся…
И поспешил, похоже, с выводом.
— Вопросы не важны, Петя. Значения имеют лишь мои прикосновения. Я трогаю тебя, твою кожу, подбираюсь к ровным пальцам, затем ногтем вожу, рисую огурцы-спирали, мягко нажимаю на фаланги. Вот так, — она осуществляет все, что только вот произнесла, на моей руке, а я, раскачиваясь на невидимых волнах, расслабляюсь и слежу глазами за ее лицом, — вот так, вот так.
Смирнова улыбается, подмигивает, высовывает кончик языка и облизывает губы.
— Душно, — вдруг отпускает мою руку и обходит, намереваясь покинуть комнату.
— Куда ты? — повернувшись, в спину ей говорю.
— Велихов, а ты уже на моем крючке! — она задерживается на одно мгновение в импровизированных, но напрочь отсутствующих здесь, дверях, и вполоборота продолжает. — Ты обратил внимание, как я ухожу, Петя?
Пиздец! А ведь я действительно смотрю. Все очень просто, и я попался на ее крючок, расслабившись от легкого прикосновения и простых вопросов.
—
— Свидание без секса, Петя.
И слава Богу!
— У меня таких ни разу не было, — прыскаю и закрываю кулаком свой рот. — Извини-извини.
— Это потому, что ты никогда не ходил на свидания со мной.
Чистейшая правда. С этим не поспоришь. Чего между нами только не было, но чтобы вот так, вдвоем и с конкретной целью — пообщаться и вкусно поесть, возможно, просто погулять и встретить на этой палубе рассвет — ни разу. Я не встречался с Нией. Свидания в парах — я с Элей, а она с этим Владом — не в счет, конечно.
— Что ты делаешь, чтобы заинтересовать? Секс отсутствует, а прикосновения…
Смирнова поворачивается и подходит почти вплотную ко мне.
— Я прикасаюсь к тебе губами, — за собой повторяет аналогичным действием, — осторожно трогаю твою грудь, — она вжимает свою ладонь, прощупывая мне мускулатуру, — прикрыв глаза, я произношу какой-нибудь простой, но протяжный, немного страстный звук. Например, «м-м-м, а-а-а»! и… — Смирнова внезапно отступает от меня и, посмеиваясь, глядя мне в глаза, произносит. — Отхожу, желая взбудораженному:
«Спокойной ночи!».
— Ничего особенного.
— Наверное, — она пожимает плечами. — Но, клянусь, это всегда работает!
Глава 22
Петр
Аккуратные пальчики… Гуттаперчевые, мягкие, как будто детские… Сахарные, очень аппетитные…
Я массировал и разминал их, словно живой эспандер терзал. Ния попискивала, прикрыв глазенки, охала и пыталась забрать сначала демонстративно выставленные ножки обратно к себе. Намеревалась освободить конечности, подтянуть их к подбородку и прекратить то, что я с ней делал.
Идеально гладкая, немного смуглая кожа, сильно пульсирующие упругие сосуды, оплетающие ее стопу, как коронарные артерии, стягивающие беспокойное сердце. Высокий подъем, очень маленький размер и сверхподвижные суставы каждого из десяти стойких бойцов, ерзающих в моих ладонях, словно детские тонкие сосисочки, шкворчащие на раскаленной сковороде. Вот и все, что я помню, и что хотел бы навсегда оставить в быстром доступе, не откладывая в ящик ярких, но не актуальных больше, воспоминаний, или в так называемый мозговой архив.
Я вытирал ей подошвы влажными салфетками с освежающим ментоловым ароматом, осторожно гладил женскую кожу, сморщенную то ли от смущения, то ли от прохлады; щекотал и улыбался, наблюдая за ее реакцией; затем бережно прищипывал и неторопливо рисовал вихлястые узоры на том, чем Тосик плотно соприкасается с травой, асфальтом, деревянным полом или шерстяным покрытием, когда прокладывает собственную тропу, вышагивая по жизни миниатюрными ножками и втаптывая каблуками в грязь таких героев, как я…