Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
Ага-ага! Ну, просто охренеть.
Застыв на месте, считаю про себя, медитирую и успокаиваю нервную систему, которую расшатывает эта нечисть голубых кровей, залезшая впереди отца в самый ад. Что ему еще надо? Какого черта он пялится на меня, словно никогда не видел? Я подойду? Устрою бунт на шоколадном корабле, поймаю на горячем нечистого на руку делового мелкого партнера, обсужу на глазах у всего глазеющего люда недостачу по конфетам, мармеладу, пастиле или халве?
— Туз! — окликаю сидящую ко мне Смирнову.
— Не сейчас, Велихов, — не
Ну ни хрена себе! Замашки истинной леди, у которой женихов что дерьма в навозной бочке.
— Как долго? — поворачиваюсь всем телом к тому месту, где парочка о том, что не сбылось, воркует, не обращая на меня внимания.
— Я уже ухожу, — слышу, как он ей тихо говорит. — Прощай, — поднявшись, трогает пальцами мелкую ладошку Тоника.
— Прости, пожалуйста, — повесив голову, произносит Ния. — Я не знаю…
— Прощай, Тонечка. Я все понял и тебя услышал.
Мантуров неспешно направляется ко мне и останавливается в точности перед моим носом, на уровне глаз.
— Что с делом Качуровых? — по-видимому, нашел наиболее подходящее время для обсуждения служебных вопросов.
— В разработке, — быстро отвечаю.
— Понедельник? — о крайнем сроке, как мой непосредственный начальник, уточняет.
— Планирую уехать, Егор Михайлович, законный отпуск, а заявление уже валяется у начальства на столе с визой, датой и согласованием с отделом кадров, — не отвожу глаз от расслабленной и даже усмехающейся рожи Мантурова. — Закроете без меня, ребята.
— Как и всегда, — он хмыкает и быстро смаргивает. — Любите сладкое, Петр Григорьевич?
Что он сейчас спросил?
— Как все! — усмехаюсь.
— Шоколад варите, орешки в формочки кладете, посыпаете сахарной пудрой вергуны? — подмигивает и пошло искривляет губы.
— Пошел бы ты на хрен! — не разжимая зубов, произношу. — Поговорили? — кивая через его плечо, указываю на Нию.
— Поговорили, — подтверждает, положительно качая головой.
— Удовлетворен?
— … — он передергивает плечами и одним глазом моргает, словно у Мантурова рассинхрон по всем системам произошел.
Сбой в головной программе?
— Вот и проваливай отсюда, — теперь задаю иное направление, поворачивая голову в сторону входной двери.
— Всего хорошего, Велихов.
— И тебе! — клокочуще и будто не своим голосом рычу.
Он от меня отходит и, пошло хмыкнув — там злость, ненависть, неприкрытый гнев и бешеная ярость, все совершенно точно — наконец-то выметается из магазина. А я стеклянным взглядом рассматриваю узкую спину Тони и медленно сжимаю кулаки.
— Подойди ко мне, — хриплю, почти вымученно об этом Тузика прошу, но тут же звонко выкрикиваю ее имя, — Антония!
Она, ни черта не отвечая, глубоко вздыхает, неторопливо поворачивает голову к окну, с интересом таращится на улицу, а затем берет свою чашку и спокойно цедит кофе, который, видимо, еще не допила. Еще бы! За интеллектуальными и «правильными» разговорами с Егором ей было некогда. Она старательно
Что это за благородное поведение? К чему какие-то объяснения, когда и без того все было ясно? Я, правда, не догоняю, на хрена царапать только-только зарастающие раны, встречаясь за чашкой чая и маленьким эклером на вражеской и без сомнения враждебной территории. Но она, похоже, не собирается возобновлять с ним отношения, это сильно обнадеживает и заставляет двигаться вперед. Ну что ж, и на том, как говорят, «огромное спасибо»!
А сейчас она испытывает меня? Проверяет крепость нервов, выдержку и тестирует стресс-программу? Желает убедиться, не бешеный ли у меня нрав? На долбаную ревность, что ли, пробивает? Хочет посмотреть, как деревянный мальчик превращается в бездушную скотину и начинает крушить, растаскивая на атомы окружающую обстановку? Так я, наверное, огорчу ее. Негоже дергаться и что-нибудь доказывать, когда все без жестких объяснений ясно. Мантуров убрался восвояси, а я остался. Не могу сказать, конечно, что это безоговорочная победа и мой сногсшибательный триумф, но я здесь, а он там. Усаживает задницу в салон автомобиля и пошло скалит зубы, словно подлость готовит или просчитывает удачное время для нанесения удара в спину своему врагу.
Вместо того, чтобы подсесть к ней и требовать каких-то объяснений и нарываться на выяснение отношений, я отползаю в подсобное помещение, а если быть точным, то захожу на кухню, в которой сегодня никого нет. Осматриваюсь в полутемном помещении и тяжело вздыхаю:
«Здесь, пожалуй, посижу».
Но, как оказалось, не слишком долго. Не долго в гордом одиночестве, потому что:
— Привет, — шепчу, еле двигая губами, когда вижу, как знакомая маленькая женская фигура замирает в дверном проеме.
— Привет, — отвечает и смелее заходит внутрь. — Почему в темноте? — клацает выключателем и зажигает полный свет.
Я жмурюсь и зажимаю пальцами переносицу.
— Голова болит? — Смирнова подходит к газовой плите и стоящей на ней небольшой керамической кастрюле. Тоня берет лопатку и, погрузив ее внутрь, что-то там размешивает.
— Что ты делаешь? — встаю со стула и направляюсь к ней.
— Шоколад уже остыл, — осторожно наклоняется и, прикрыв глаза, принюхивается к содержимому. — Отлично! То, что нужно. Подай, пожалуйста, те формочки, — не глядя, указывает на что-то, что находится возле, но немного вдалеке.
Ей нравится, когда я в этой мутотени участвую, когда суечусь, исполняя ее прихоти, выступаю услужливым пажом, жалким мальчиком на побегушках? Она кончает от того, что может мной командовать и управлять? Да ради бога! Она руководит, потому что я ей это позволяю. Чем бы Тонечка не тешилась, лишь бы приняла приглашение, которое я собираюсь сделать, если обстоятельства позволят.
— Тузик? — протягиваю вытянутую матрицу с диковинными фигурками, в которую она сейчас начнет лить вязкий, слишком липкий шоколад.