Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— Хочу услышать правду. Только правду!

— Пап, одно сплошное «хочу», «настаиваю», «говорю», «приказываю».

— Я волнуюсь, — произносит шепотом отец, встречаясь взглядом со мной в зеркале.

— За что?

— За кого! — мгновенно исправляет мой вопрос.

— Ей-богу… — лениво начинаю.

— Да замолчи, в конце концов.

— … — молчу, глаза не отвожу и жду, что он мне дальше скажет.

— Как это произошло?

Вот так вот сразу! Без предисловий и долбаных прелюдий? А как же обязательный прогрев «машины», чтобы «движок» не застучал, да «масло» из всех щелей не

потекло?

— Что?

— Не виляй, — водит головой, словно на три четверти вальс разумом танцует.

— Уточни, пожалуйста.

— Как ты заболел, сынок?

— Какая разница? — грубо отрезаю.

— Петр! — оскалившись, рычит.

— Я изменял жене, папа, — со свистом выдыхаю. — Я кобель! Непостоянная сволочь! Мерзкий гад! У меня проблемы с сексом. Воздержание вообще не для меня. Озабоченный козел, которому одной малютки мало. Я был неосторожен, слишком неразборчив в интимных связях. А Эля мне наскучила, приелась, и стала сильно надоедать. Постоянно зудела, пилила, высказывала претензии. Я оттачивал мастерство в порноделе, потому как ни хрена не удовлетворял ее. Я стал гулять. Это модно, папа! Одна шалава, за ней, как водится, вторая киска подошла, потом я встретил третью пизд…

— Петр!

— … две девочки одновременно были. Был с каждой. А с кем девки были до меня, тут, естественно, прокол! Еще обмен партнерами. Это просьба Эли. Знаешь, что это такое? Дорогие закрытые клубы для тех, кому в постели стало скучно. Черт возьми! Об этом, что ли, будем говорить? Ты разве не знаешь, как это…

— Нет! — краснея и смущаясь, рявкает отец.

Еще бы!

— Я был неверен, за это и пострадал. Все? — отступаю, скидываю его руку и, подхватив сумку, закидываю себе на спину. — Теперь я свободен, а ты спокоен? Уже могу идти?

— Ты ведь любил ее…

— Мы закончили? Или ты решил покопаться в личной жизни старшего сынка. Какая теперь разница, любил-не любил, изменял-не изменял, болел-не болел? Я здоров и…

«Счастлив!» — улыбаюсь широко и подмигиваю абсолютно ни хрена не догоняющему папе.

Сказать ему, что моя жена наставляла мне ветвистые рога, что я с некоторых пор стал для нее никем, неинтересным жалким типом, голубым воротничком, с которым она вынужденно делила постель и совместное время проводила, у которого тянула деньги, чтобы оплатить свои профессиональные траты на «холсты и краски», с которым находилась под одной крышей, потому как не имела собственного угла? Такой ответ его бы устроил? Гришу Велихова порадовал бы тот факт, что его старшенький сынок:

«Жалкий тип, слюнтяй, сучья мелочь и долбаный слабак…».

Глава 30

Петр

Хочешь оскорбить, обидеть, за что-то наказать, награди визави оглушающим молчанием, прояви невнимание, проигнорируй каждую попытку завязать столь необходимый для сближения диалог.

Не злюсь…

Не доказываю…

Не вознаграждаю…

Просто нет желания разговаривать, лень двигать в глотке распухшим языком и произносить приевшиеся стандартные вежливые фразы.

Не прав! Совсем этого не отрицаю, но сил на перекрестный допрос реально не хватает. Еле ворочаю вилкой и ножом, скребу тарелку, разрезая мясо, накалываю овощной гарнир

и погружаю внутрь пищевое волокно, на котором дотяну до дома после того, как старший соизволит вольную мне дать.

— Ты не мог бы… — начинаю и тут же затыкаюсь, из-под насупленных бровей рассматриваю внимательно следящего за мной помалкивающего весь совместный вечер Гришу. — Закажи себе чего-нибудь, а то…

— Только кофе, — отец спокойно отвечает.

— Уже вторая чашка, — кивком указываю на то, что он перебирает пальцами перед собой, не обращая никакого внимания на стремительность вращения, с которой кофейная чашка совершает за оборотом оборот, скручивая свой пробег.

— Переживаешь?

— За твое здоровье и мамино спокойствие.

— Неправда, — подмигивает и, поднеся чашку к искривленным надменностью губам, делает как будто жалящий глоток, быстро пригубив обжигающий напиток.

— То есть?

— Если бы волновался и за что-то дергался, то чаще навещал, приезжал в гости, рассказывал что-нибудь о себе.

— Опять начинается? — откладываю столовые приборы и двигаю тарелку. — Что рассказывать? Про школьные успехи и спортивные достижения? Я постоянно у тебя перед глазами. Ничего нового нет. Работа, фехтование, дом, — поворачиваю голову в сторону, направляю взгляд на клиентов ресторана, в котором мы сейчас с отцом битый час сидим, рассматриваю шушукающиеся миленькие пары, соприкоснувшиеся где-то на середине стола своими лбами; веселые и немного шумные компании, что-то громко обсуждающие; снующих официантов между круглых столов, обозначенных каждому на вечер; дергаю губами, шумно выпуская воздух. — У меня все хорошо! — хмыкнув, задираю уголок губ, а затем неспешно глазами возвращаюсь на отца, не спускающего с меня пронизывающего взгляда.

— У нас конфликт?

— Конфликт? — удивляюсь, поднимая бровь.

— Мы в ссоре?

— Ссора? Мы вроде не семейная пара с тобой…

— Отец и старший сын, если ты еще об этом помнишь. В чем дело, Петр? Я как-то оскорбил тебя?

Подкатываю глаза и, выказав с малых лет известное неприличие, устанавливаю согнутые локти на стол, подперев кулаками расчесанные скулы, а после устремляю открытый взгляд в сосредоточенное исключительно на мне отцовское лицо.

— Спрашивай! — просьбу или приказ подтверждаю, кивая головой.

— На все ответишь, не виляя?

— Смотря, какой вопрос задашь, — несколько раз смаргиваю и сально ухмыляюсь. — От корректности и такта все зависит. Уверен, что ты должен это прекрасно понимать.

— Я подписал твое заявление, — непредсказуемо и странно начинает.

— Спасибо, — все же убираю локти.

— Куда теперь пойдешь, сынок?

Простое любопытство или стойкое желание на новом месте непокорному и бывшему, но теперь уволенному по соглашению сторон работнику сильно подосрать? Прищурившись, откидываюсь на спинку стула, прячу руки под стол, сцепляю пальцы на сидение и наблюдаю за его лицом. Сплошное хладнокровие и чересчур замедленное движение глаз. Паук, сооружающий диковинную паутину и восприимчивый всеми волосатыми конечностями к трепыханию глупой мелочи, попавшей в ее центр или прилипшей по краям. По-моему, отец обманчиво спокоен и полностью на моей персоне сосредоточен.