Генерал Деникин. Симон Петлюра

Козлов Александр Иванович

Осенью 1903 года Антон Иванович закончил командование ротой и был переведен в штаб 2-го кавалерийского корпуса, находившегося в Варшаве. В ходе зимних маневров под ним упала верховая лошадь, придавила ему йогу и проволокла несколько десятков шагов. В результате на ноге были порваны связки, один палец вывихнут, другой — раздавлен, образовались кровоподтеки. Деникин слег. Как раз во время его болезни вышел манифест о мобилизации на войну с Японией. 6 февраля 1904 года японцы захватили корабли русского Добровольческого коммерческого флота, а в ночь с 8 на 9 февраля без объявления войны напали на русскую эскадру и Порт-Артуре, вывели из строя два броненосца и один крейсер и заблокировали эскадру.

Война с Японией не вызвала в стране особого патриотического подъема. Деникин

оказался в числе тех, кто изъявил желание ехать на борьбу с вероломным врагом. Сразу же по объявлении манифеста, еще находясь на постельном режиме, он подал рапорт в штаб округа об откомандировании его в Действующую армию. Однако войска пограничного Варшавского округа, развернутые на случай возникновения австро-германского фронта, не подлежали передислокации на другие театры военных действий. Поэтому рапорт капитана остался без удовлетворения. Он тотчас подал его вторично. Из штаба на этот раз запросили, знает ли он английский язык. Деникин ответил: «Английского языка не знаю, но драться буду не хуже знающих…» И снова последовал отказ. Тогда генерал Безрадецкий, непосредственный его начальник, чтобы успокоить Антона Ивановича, послал личную его телеграмму в Главный штаб. Наконец Петербург распорядился командировать Деникина в Заамурский округ пограничной стражи.

Радости не было конца. «Счастливчик» не стал дожидаться полного выздоровления и на 17 февраля 1904 года назначил свой отъезд, полагая, что за шестнадцать дней пути нога его окончательно придет в норму. Варшавское собрание офицеров Генерального штаба устроило проводы. Помощник командующего округом генерал от инфантерии А. К. Пузыревский похвально отозвался о душевном порыве добровольца ехать на войну, еще не долечившись. А затем были и «дорожный посошок» — бокал вкусного вина —, и поднесение подарка — хорошего револьвера. На случай смерти отъезжающий на войну оставил завещание — с перечнем своих небольших долгов, указанием погасить их за счет использования его литературного материала и просьбой к друзьям позаботиться о его матери.

По прибытии в Москву Деникин получил место в Сибирском экспрессе, встретился с несколькими товарищами по Генеральному штабу, также направленными на Дальний Восток, и узнал, что в их поезде находятся прославленный русский флотоводец и ученый, вице-адмирал С. О. Макаров (1849–1904), назначенный командующим 1-й Тихоокеанской эскадрой и вскоре, 12 апреля, погибший на затонувшем броненосце «Петропавловск», и генерал П. К. Ренненкампф (1854–1918), под командованием которого ему предстояло служить (расстрелян большевиками), снискавший себе имя и славу еще во время Китайского похода 1900 года.

В пути быстро завязывались знакомства. Общение было тесным, дружеским. Беседовали, делали доклады о театре предстоящих боевых действий, тактике конницы, японской армии. В вагоне-ресторане устраивались пирушки, «литературные вечера». В них участвовали и Ренненкампф, делившийся боевым опытом и воспоминаниями о военных действиях в Китае три года назад, и журналисты, тоже спешившие на войну. Среди последних был подъесаул П. Н. Краснов, корреспондент «Русского инвалида», официальной газеты военного министерства. Прежде чем отправить в редакцию (прямо с дороги) очередную свою статью, он читал ее вслух. Деникину эти работы казались талантливыми, по в них не доставало жизненной правды. Когда фантазия заносила автора чересчур далеко, он, конфузясь, замечал: «Здесь, извините, господа, поэтический вымысел — для большего впечатления». (В мемуарах Деникин писал, что впоследствии, в 1918–1919 годах, будучи атаманом войска Донского, Краснов частенько приносил правду в жертву домыслам).

В Омске путешественники узнали, что командующим Маньчжурской армией назначен генерал Куропаткин. Кое-кто выразил робкое опасение. Затем беспроволочный телеграф принес прозрачно намекающие слова авторитетного в военных кругах генерала от инфантерии, члена Государственного совета М. И. Драгомирова: «Я, подобно Кассандре, часто говорил ие-приятные истины, вроде того, что предприятие, с виду заманчивое, успеха не сулит; что скрытая ловко бездарность для меня была явной тогда, когда о ней большинство еще не подозревало».

Но для многих смысл этого намека еще оставался неясным, и они продолжали с надеждой взирать на Куропаткина.

5 марта А. И. Деникин прибыл в город Харбин, где располагался штаб Заамурского округа пограничной стражи, недавно перед тем созданного на базе Охранной Стражи, подчинявшейся министру финансов. Последняя формировалась преимущественно из казаков и офицеров-добровольцев, прельщавшихся более высоким, чем в армии, довольствием. Взамен им приходилось постоянно сталкиваться с немалыми лишениями и соблазнами. В результате сложился своеобразный тип «стражника», по характеристике очевидца, — смелого, бесшабашно-загульного и всегда готового броситься даже на числом превосходящего противника. Теперь округ комплектовался на общем основании и в боевой части подчинялся штабу Маньчжурской армии, однако правы вольницы продолжали еще сказываться, как, впрочем, сохранились и повышенные оклады. Заамурский пограничный округ в составе четырех бригад стражи общей численностью в 24 тысячи штыков и сабель при 26 орудиях охранял две ветви Маньчжурских дорог общей протяженностью в 2 180 километров: Восточную (Забайкалье — Харбин — Владивосток) и Южную (Харбин — Порт-Артур). На каждый километр пути приходилось по одиннадцать человек стражников.

Антон Иванович получил назначение на должность начальника штаба 3-й Заамурской бригады, поднявшись по иерархической лестнице сразу на две ступеньки. Солидный денежный оклад позволил ему в ближайшие месяцы аннулировать долги по «завещанию» и позаботиться о матери. Штаб бригады, охранявшей дорогу Харбин — Владивосток почти в 500 километров, находился на одной из глухих станций. В служебные обязанности Деникина включались вопросы строевой, боевой подготовки и разведки. Он разъезжал с конными отрядами по всему краю, изучал местность и быт населения, знакомился с китайскими войсками, охранявшими внутренний порядок за полосой отчуждения.

Это был совершенно иной мир, которого Деникин не знал. Приходилось открывать для себя новое. Пограничная служба, всегда беспокойная, тяжелая, сильно отличалась от армейской. Там, в его родном Варшавском округе, все было по-другому: мирная жизнь, учения. Теперь же совсем неподалеку — противник. Основные силы деникинской бригады дислоцировались на станциях, между которыми были «путевые казармы», окруженные высокими каменными степами с круглыми бастионами и косыми бойницами в них, с всегда наглухо закрытыми воротами. Между казармами находились землянки, в которых располагались окруженные окопчиком посты, по 4–6 пограничников. Когда один из них в течение восьми часов патрулировал вдоль дороги, другой стоял на посту.

Служба протекала в обстановке постоянной опасности. Впервые объезжая на дрезине бригаду вместе с ее командиром полковником Пальчевским, Деникин увидел трех человек с оружием, пересекавших дорогу. Он спросил:

— Что это за люди?

— Китайские солдаты.

— А как вы их отличаете?

— Да главным образом по тому, что не стреляют по нас…

Кругом рыскали шайки хунхузов. Они состояли из люмпенов, босяков и самых настоящих разбойников. Одни оказывались в них по нужде, другие — в силу преступности их натуры. Шайки возглавлялись выборными начальниками. Действуя в том или ином районе, они облагали данью заводы и богатых китайцев, грабили подрядчиков, захватывали заложников, чтобы получить за них выкуп. Нередко нападали на небольшие русские гарнизоны, случалось, вырезали их; оказываясь в окружении, сражались дерзко, отчаянно, до последнего человека. Пленных русские пограничники сдавали китайцам. Там их допрашивали и судили. Своих хунхузы не выдавали, даже подвергаясь избиениям бамбуковыми палками. Многих казнили публично. Но головы свои, по рассказам очевидцев, они клали под топор с полным спокойствием, даже безразличием. Один пленный хунхузский предводитель, увидев Деникина (никогда, кстати, не ходившего на казни), браво крикнул по-русски: «Шанго капитан, руби голова скорей!» Китайские власти и войска практически не вели борьбы с бандитами. Затравленное и терроризируемое население смерилось с судьбой, смотрело на них как на предначертанное и непреодолимое зло.