Генерал Деникин. Симон Петлюра
Шрифт:
В рабоче-крестьянском вопросе царит сплошная демагогия, построенная на разжигании низменных страстей. В военной области — полнейшее незнание сущности армии. Особенно возмутили Деникина призывы и поучения Л. Н. Толстого: «Офицеры — убийцы… Правительства со своими податями, с солдатами, острогами, виселицами и обманщиками-жрецами — суть величайшие враги христианства…» Тягостное впечатление произвел на него журнал «Освобождение», издававшийся П. Б. Струве за границей и нелегально ввозившийся в Россию. Журнал А. В. Амфитеатрова «Красное знамя» вообще сразил молодого офицера: «Первое, что должна будет сделать победоносная социалистическая революция, это, опираясь на крестьянскую и рабочую массу, объявить и сделать военное сословие упраздненным…» Деникин спрашивал
Создание массовой профессиональной, технически оснащенной российской армии, начавшееся с принятием военной реформы 1874 года и введением в стране всеобщей воинской повинности, сопровождалось стремительным ростом численности офицерского состава. Резко возросла потребность в офицерах с высшим академическим образованием. Раньше эта категория военных пополнялась за счет дворянства, теперь же в училища, а затем и в академии хлынули разночинцы. С одной стороны, это усиливало тягу к знаниям, к службе, с другой — стимулировало развитие амбициозных, карьеристских настроений. Но, главное, приток свежих сил сделал армию более демократичной, терпимой к разномыслию в своей среде. Впрочем, офицерский корпус, включая его высшее академическое звено, был по-прежнему далек от политики и, по свидетельству генерала А. А. Брусилова, не примыкал ни к каким партиям, не интересовался никакими революционными идеями.
А. И. Деникин относился к той немногочисленной части российского офицерства, которая не плыла по воле воли, а пыталась осмыслить окружающую действительность. Уже на закате жизни он, в частности, откровенно писал о себе: «В академические годы сложилось мое политическое мировоззрение. Я никогда не сочувствовал ни «народничеству» (преемники его социал-революционеры) — с его терроризмом и ставкой на крестьянский бунт, ни марксизму с его превалированием материалистических ценностей над духовными и уничтожением человеческой личности. Я принял российский либерализм в его идеологической сущности без какого-либо партийного догматизма. В широком обобщении это понятие приводило меня к трем положениям: 1) конституционная монархия; 2) радикальные реформы и 3) мирные пути обновления страны. Это мировоззрение я донес нерушимо до революции 1917 года, не принимая активного участия в политике и отдавая все свои силы и труд армии».
По общему уровню развития, образования и культуры Антон Иванович значительно превосходил своих сверстников, хотя по формальным показателям учебы отставал от многих из них. Один из товарищей Деникина по академии так (критично, по, кажется, справедливо) отозвался о нем: «В академии Антон Иванович учился плохо; он окончил ее последним из числа имеющих право на производство в Генеральный штаб. Не потому, конечно, что ему трудно было усвоение академического курса», хотя он и «был очень загроможден. Академия требовала от офицера, подвергнутого строгой учебной дисциплине, всего времени и ежедневной регулярности в работе. Для личной жизни, для участия в вопросах, которые ставила жизнь общественная и военная вне академии, времени почти не оставалось. А по свойствам своей личности Антон Иванович не мог не урывать времени у академии для внеакадемических интересов в ущерб занятиям. И если все же кончил ее, то лишь благодаря своим способностям».
Воистину, человек не знает, где потеряет, а где найдет. В отличие от многих сверстников, Деникин прочно стоял на грешной земле и уверенно шагал без каких-то особых зигзагов и колебаний, хотя путь его был усеян не столько розами, сколько шипами. Подниматься из самых низов, без всякой поддержки сильных мира сего — всегда нелегкий удел.
«…За характер». Царская немилость
Слова о плохой учебе Деникина в академии не следует понимать буквально.
По давно установившимся и тщательно соблюдавшимся в академии правилам, ежегодно подсчитывался средний балл заканчивающих обучение. Эти данные публиковались. Общий средний балл выводился из средних баллов по теоретическим курсам первых двух лет обучения и трем диссертациям за третий курс. У Деникина он равнялся 11-ти, что ставило его в число замыкающих примерно первой полсотни, причисляемой к корпусу Генерального штаба. Столько же следовавших за ним отправлялись в части, из которых они поступили в академию.
Весной 1899 года всех, кто направлялся в Генштаб, пригласили в академию и поздравили с этим событием. После торжественной церемонии у лучших выпускников начались практические занятия по будущей службе. И тут выяснилось, что несколько отпрысков знатных родов остались за бортом первой половины выпускников, а значит, лишились престижного назначения в Генштаб. Угодничая, начальник академии генерал Сухотин, вопреки правилам и тенденциям, в обход Генштаба, но с ведома Куропаткина, изменил порядок определения среднего балла. Теперь он был выведен из четырех слагаемых. Прежним оставался лишь балл за первые два курса, баллы же за каждую диссертацию подсчитывались по отдельности. Это повлекло за собой серьезные перестановки в списке. Несколько офицеров не попали на заветные вакансии и были заменены другими. Руководство вывесило новый список рекомендуемых в Генштаб.
Эта новость поразила всю академию. Дело усугублялось тем, что, как выяснилось, в новый список попали опять не все вельможные выпускники. Сухотин произвел еще один перерасчет, введя в подсчет среднего балла пятый коэффициент — балл за «полевые поездки» отдельно, хотя он уже и входил в подсчет балла за два курса. Кстати, эту оценку слушателям академии выставляли достаточно произвольно, без строгих критериев, и потому она именовалась «благотворительной». По неписаному правилу, если не хватало «дробей», она почти всегда поднималась. Теперь такие добавки отменили. Четыре офицера и в их числе Деникин были выведены из третьего списка причисленных к Генштабу. Через несколько дней начальство еще раз изменило порядок подсчета баллов. В четвертом списке, составленном, как и последние три, по новым «специальным» правилам, Антона Ивановича и его троих товарищей тоже не оказалось.
Академию охватила нервная лихорадка. Выпускники не знали, что их ожидает завтра. «Злая воля, — считал Деникин, — играла нашей судьбой, смеясь и над законом, и над человеческим достоинством». Самому ему казалось, что все кончено. Четверка неудачников в полной растерянности. Обращение к академическому начальству не дало никаких результатов. Один из пострадавших попытался пробиться к военному министру, но без разрешения академического начальства его даже не пустили на порог кабинета. Другой, пользуясь личным знакомством, попал на прием к начальнику канцелярии военного министра, известному профессору Ридигеру. Тот развел руками: «Ни я, ни начальник Главного штаба ничего сделать не можем. Это осиное гнездо опутало совсем военного министра. Я изнервничался, болен, и уезжаю в отпуск».
Оставалось одно — официальная жалоба. Дисциплинарный устав допускал ее подачу. Но так как нарушение прав произошло с ведома военного министра, то обжаловать его действия предстояло перед самим государем — ведь только ему и подчинялся министр. Товарищи по несчастью отказались писать такую бумагу, дабы не усугублять возникшую ситуацию и не подвергать испытаниям свою дальнейшую судьбу. В самом деле, роптать на высокое начальство — такое в офицерской среде было не принято. И тем не менее, после долгих колебаний, Деникин решился на этот шаг. Он знал — общественное мнение академии, Генерального штаба, а также Канцелярии военного министра на его стороне. Конверт с жалобой был опущен в ящик «Канцелярии прошений, на Высочайшее имя подаваемых», висевший на наружной стене здания.