Генерал Деникин. Симон Петлюра
Шрифт:
Возникло замешательство среди дрогнувших казачьих частей. Они обнаружили явное нежелание продвигаться вперед, то и дело оглядывались назад, на свои области. Деникин вынужден был совершить еще одну перегруппировку в своих войсках. 12 сентября он приказал поставить Донскую и Кавказскую армии на второстепенных направлениях, отведя им вспомогательную роль. Главная задача возлагалась на Добровольческую армию. К ней присоединялись конные корпуса Шкуро и Мамонтова. В конце сентября — начале октября войска Деникина ворвались в Воронеж, Курск, Орел и подошли к Туле, создав прямую угрозу Москве.
21 и 26 сентября состоялся еще один Пленум ЦК РКП(б), объявивший мобилизацию коммунистов. РВС Республики разделил Южный фронт на два — Южный и Юго-Восточный, а 30 сентября советская
Такой курс преследовал цель нейтрализации казачества политическими средствами. По словам Троцкого, в общих чертах он выдвинул его еще в конце 1918 г., однако этот план поддержки тогда не встретил. Можно по-разному воспринимать это утверждение, но факт остается фактом — на протяжении всего предшествующего времени Красная Армия действовала в лоб по направлению от Волги к Кубани против казачьих районов и терпела одно поражение за другим, особенно после Вешенского восстания. Теперь председатель РВС Республики, преследуя ту же цель, выдвинул предложение о нанесении главного удара с Волги не на Кубань, а на Харьков и Донбасс через Воронеж. Такой план имел под собой веские основания. На этот раз с учетом обретенного горького опыта он был принят. Его реализация обеспечивала Красной Армии возможность продвижения в полосе с благоприятно настроенным по отношению к ней большинством населения — рабочих и крестьян, отсекала казаков, не затрагивая их, от прорвавшейся к Москве Добровольческой армии.
Круто изменившаяся советская политика не замедлила вызвать резонанс в белом стане. Когда Деникину уже подыскивали белоснежного коня для того, чтобы по-царски торжественно въехать в Кремль, представители казачьих общественных кругов Дона и Кубани обратились к РСФСР с предложением о возможности заключения сепаратного мира. Нарком по иностранным делам РСФСР получил указание правительства вступить с ними в переговоры.
Эти события служили показателем глубокого всеобщего кризиса деникинской «империи» и, прежде всего, в ее решающем, казачьем, звене, на котором она и держалась. Но Деникин продолжал принимать желаемое за действительное, а потому его расчеты не имели под собой оснований. Оп, видимо, не понимал, что верноподданнические внешние проявления со стороны, например, Богаевского, демонстративно, в угоду ему, выбросившего в сентябре над атаманским дворцом вместо донского красно-бело-желтого флага трехцветный общерусский, скорее подрывали, чем укрепляли его дело.
Даже у членов Круга эта мало что дающая атаманская акция вызвала, тем не менее, неприязнь и даже отчуждение. Дело в том, что эти уже вошедшие в роль законодатели усмотрели в ней угрозу собственному благополучию, поскольку переход Дона под начало Деникина означал бы конец их «парламенту». Каждому же из них это депутатство обеспечивало с помощью канцелярии возможность «урвать» ставшие дефицитом муку, сахар, вино, спирт, белье, английское обмундирование и прочие своеобразные «зипуны», с давних пор почитавшиеся у казаков делом естественным и вполне законным. Потому их общежитие напоминало скорее воровской притон, чем место парламентариев. Помимо того, на них сыпались как из рога изобилия и другие удовольствия — незаслуженные чины, почести, банкеты. Разъезжавшиеся по станицам на каникулы, эти «господа члены» везли с собой больше «зипунов», чем даже фронтовики. Избиратели, умирая от зависти, на чем свет стоит крестили не только самих парламентариев,
«Донские ведомости», призвав к беспощадному анализу причин неудач на фронте, последовавших после летнего фейерверка побед, усматривали их не только в том, что «красные к августу успели оправиться и приступить к активным действиям», по и в бедах всей «Деникин». «Есть, — писала газета, — язвы белого тыла, которые нужно не укрывать рубищами, а лечить действенными средствами. Первая язва — это грабежи. Вторая — спекуляция. Третья — узкоклассовая пропаганда и агитация. Четвертая — утрата чувства общего в пользу личного, уклонение от долга по корысти и трусости. Пятая — общий упадок производительной энергии, леность, страсть к наслаждениям».
Вспоминая о том тяжком моменте, Деникин признавал, что развал его тыла приобрел грозные формы. Пышно процветавший классовый эгоизм овладел и крестьянином, и помещиком, и пролетарием, и буржуем — все требовали защиты, по мало кто оказывал власти помощь. Имущие отказали в материальной поддержке. Дезертиры с фронта открыто фланировали по улицам или укрывались в правительственных учреждениях. Процветала спекуляция. Таково было следствие расстройства производства, товарооборота, денежной системы, дороговизны Борьба не давала результатов. Введенные расстрелы обрушились на крестьян да на мелкую сошку. Обмундирование, поставляемое союзниками, прямо с военной базы растекалось невидимыми каналами по всему югу. Повсюду царили казнокрадство, хищения, взяточничество. Они стали обычным явлением, поскольку ими занимались целыми корпорациями. Разврат, разгул, пьянки и кутежи процветали под девизом: «Жизни — грош цена, хоть день да мой!» Это был воистину пир во время чумы.
Установившимся деникинским режимом недовольны были все. Корреспондент из Черноморской губернии писал: «Нас упрекают, что мы не желаем участвовать в общегосударственных повинностях. Но мы не желаем участвовать в строительстве такого государственного аппарата, в котором опять будет загон, а мы скот. В плетении кнута для собственной спины мы не желаем принимать участия… Нам уготавливается неслыханное рабство… Речи… генерала Деникина…, его обращения к нам, крестьянам и рабочим… мы расцениваем по тем формам и методам управления, от которых на наших собственных спинах появились уже сиво-багровые полосы. Нас стараются убедить, что все беды от революции, что вот, дескать, в старом все было так хорошо, что Россия и сильна была, и занимала определенное место среди других народов, и нам всем жилось так прекрасно. Мы слушаем это, а сами думаем: «Брешете вы, хлопцы, та щей здорово».
Вихрь внезапных и крутых перемен породил разрушительно-восстановительные процессы, направленные против имущих слоев населения, в том числе и мелкой буржуазии. Будучи по образу своего мышления и психологии носителями авторитарных представлений как об основах миропорядка и его устройства, все они связывали свое благополучие в настоящем и будущем лишь с сильной личностью, внутренне готовые воспринять ее в любом облике — диктатора или теперь, после бед и мытарств, даже монарха. Главное, чтобы гарантировалась сохранность их собственности — большой или малой, но высоко ценимой каждым владельцем. Однако на политическом горизонте такой фигуры не просматривалось. Деникин? Да, но «так себе», рассуждали в верхних эшелонах, наблюдавших его с близкой дистанции. Казачьи атаманы Богаевский или Филимонов? Они представлялись им «полным ничтожеством». А больше вообще никого не было.
В какой-то степени в качестве компенсирующей альтернативы мог выступить бы сильный властный закон. Но такого не было, а действовавший не внушал никакого доверия. Даже проденикинская газета «Великая Россия» тогда откровенно возмущалась: «Надо, чтобы население уважало закон, а для этого необходимо заставить исполнять закон всех подчиненных передатчиков и проводников велений власти. У нас этого нет, потому что… тыл подобен клоаке грязной и зловонной, заглушающей своим ядовитым испарением святое дыхание возрождающейся России». Отсутствие всего этого оказывало на общество белого стана разлагающее воздействие.