Гибель отложим на завтра. Дилогия
Шрифт:
Пока Аданэй поднимался в свои комнаты, его настроение резко сменилось. Если сначала он чувствовал нарастающее веселье, вызванное комизмом ситуации, то стоило ему оказаться за дверью покоев, как оно сменилось неудержимой злостью и раздражением. Он вдруг почувствовал себя униженным, подозрения царицы сильно его задели. Неужели Лиммена по-прежнему считала его своей собственностью, если так откровенно подвергала проверке? Интересно, и что бы она сделала, если бы он ее не прошел?
Не в силах успокоиться, он порывисто вышел на балкон. Как же ему надоело всего остерегаться, особенно при царском дворе, полном наушников, сплетников и интриганов. Насколько проще было жить в Отерхейне, среди
Аданэй глубоко вздохнул. Ближе к вечеру воздух обдавал свежестью и прохладой, напоенной ароматом осенней листвы. Но ему вдруг почудился совершенно иной запах, которого не могло быть среди пряного благоухания: запах пыли и солнца, такой знакомый и такой родной. Величественно и неумолимо, словно выплывая из тумана, перед его внутренним взором предстал Отерхейн. Неизвестно, почему воспоминание возникло именно сейчас, но до этого мгновения Аданэй и не подозревал, как сильно скучает по родине. Ему вдруг захотелось пронестись по бескрайности великих равнин, ощутить жар злого солнца и поток знойного ветра! Почувствовать, как пыль забивается в ноздри, а на закате развести огонь, спасаясь от пробирающего до костей холода, и смотреть, смотреть, не отрываясь, на бесконечность чернильного неба и на необычайно яркие звезды. Жестокий степной край, неласковая к своим детям земля – любимый край. Оказаться бы сейчас в Инзаре, в замке, среди его грубых каменных стен. Или в лесу, в охотничьем домишке среди друзей. Как весело они проводили там время! Интересно, жив ли еще старик Еху, а если жив, то вспоминает ли его хотя бы изредка? Оказаться бы дома, и не нужно ему никаких благодатных земель и великолепнейших городов Илирина Великого. Но усилиями Элимера, дома он лишен.
Повинуясь внезапно нахлынувшей тоске, Аданэй тихо запел, смотря в горизонт, расстилающийся туманной полосой сразу за садом. Запел на языке Отерхейна, и от этого ему стало горько и сладко одновременно. С той минуты, как он появился в Эртине, он не произнес на родном языке ни слова, и теперь ощущал, как привычная с детства речь изливается в песне. И что-то томительно потянуло в душе, манящим зовом притягивая, лишая покоя, вселяя в сердце сладостную тревогу и смятение. Это была песня степи, песня пыльной дороги и ветра, песня Дома. Узнав ее однажды, забыть невозможно, она навсегда хранится в сердце, чтобы вырваться из глубин, всколыхнуть сознание, когда меньше всего этого ожидаешь, и лишить покоя. И где бы, в каком бы краю не оказался человек, она всегда пребудет с ним и никогда не покинет.
Аданэй как раз дошел до второго куплета, начиная петь все уверенней, когда почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Оборвав песню на полуслове, он резко повернул голову, увидел, что это Лиммена устремила на него любящий и восторженный взгляд, и равнодушно отвернулся, продолжив смотреть в потускневший, покрывшийся блеклой паутиной сумерек сад.
– Хотя я не очень поняла слова, – вымолвила царица, – но так прониклась настроением твоей песни, что мне показалось, будто поняла все. Жаль, что ты редко поешь, у тебя такой красивый голос – любой менестрель обзавидуется, – она негромко засмеялась, подходя ближе и ласково запуская ему в волосы прохладные пальцы с острыми ноготками. Но Аданэй не отреагировал на ее присутствие.
– Что-то случилось? – спросила Лиммена. – Ты словно не здесь. О чем-то задумался?
Так и не обернувшись, он отозвался скучающим голосом:
– Ни о чем важном. Просто размышлял, не слишком ли ты для меня стара. Сколько тебе лет, Лиммена? – и только тут повернулся, окинув ее небрежным взглядом.
Он удовлетворенно заметил, что женщина выглядит так, словно только что узрела собственную смерть: в лице ни кровинки, губы подрагивают. Казалось, она едва верит собственным ушам. Что ж, Лиммена заслужила
Царица, все еще не в силах осознать слова, произнесенные обычно таким нежным любовником, даже не успела разозлиться.
– Что? Что ты сказал? – обескуражено повторяла она. – Как ты можешь?
– Не понимаю, чему ты удивлена? – Аданэй обошел Лиммену сзади, заставив ее повернуться вслед за ним. – Кажется, ты сегодня сама дала мне прозрачный намек о том, что мне нужен кто-то помоложе. Ведь ты для этого подослала мне ту девицу?
– Ах, вот ты о чем, – прошептала она. – Ну да, я сделала это. Всего лишь хотела убедиться в твоих чувствах… А ты в ответ наговорил мне обидных слов, – кажется, Лиммена рассчитывала, что сейчас Айн примирительно обнимет ее, прошепчет на ухо что-нибудь ласковое, и все станет как всегда. Но она ошибалась. Аданэй прекрасно понимал: стоит ему забыть о глупой выходке, и подобные проверки станут постоянными: он давно заметил, что женщина очень ревнива. Губы Айна задела нехорошая усмешка, и он изрек:
– Очаровательно! Но кто ты, чтобы следить за мной?
Вот теперь гнев наконец догнал Лиммену, ярость забурлила в груди, и на мгновение ей даже почудилось, будто она ненавидит это красивое лицо.
– Кто я?! – вскричала она зло. – Я – повелительница Илирина, а вот ты, похоже, забыл, кем являешься!
– Отчего же? Не забыл, – Аданэй, не отрывая от Лиммены глаз, издевательски поклонился. – Твой никчемный раб, о, Владычица, смиренно молит о прощении за столь вопиющую дерзость.
– Прекрати! – крикнула Лиммена, срываясь на визг. – Сейчас же прекрати все это, не то я…
– Не то что?! – грубо оборвал ее Аданэй. – Прикажешь высечь? Давай, у тебя уже есть такой опыт!
Но Лиммена, казалось, пребывала в растерянности, не зная, как вести себя в этой непривычной ситуации.
Решив воспользоваться возникшей паузой, Аданэй спокойно и как будто устало проговорил:
– Я терпел, что в глазах всех я лишь твой раб. Я ничего тебе не говорил, хотя мне уже опротивел и дворец, и сад, и я желал бы свободно ездить по Илирину. Я, с детства приученный к оружию, сейчас научился обходиться без него, ведь рабам оно не положено. Я терпел – ради тебя терпел, – унижение от твоих подданных. Если бы не ты, я уже решился бы на побег. И скорее всего, именно при попытке сбежать меня и убили бы. Но лучше уж умереть так, чем на всю жизнь оставаться рабом. Но ради тебя – только ради тебя, – я и рабство готов был вынести. Но всему есть предел. Им оказалась твоя глупая проверка. Так что выбирай, кто я: либо твой раб, либо твой мужчина. И если первое – то тебе проще казнить меня. Ведь если я пойму, что свободным тебе не нужен, то сейчас же уйду вниз, и больше ничего не будет, Лиммена, никаких отношений. Вообще никаких. Если ты забыла, могу напомнить: я – не Вильдерин.
Лиммена немного растерялась, но решила не сдаваться: Айн слишком сильно задел ее:
– Сначала ты ответь! – требовательно воскликнула она. – Если я для тебя стара, зачем хочешь быть со мной?! – на последней фразе в голосе Лиммены послышались слезы и неподдельная обида.
– А с чего ты взяла, что хочу? – губы его искривились в холодной усмешке. – Может я, как обычный раб, просто желаю пожить в довольстве и праздности?
А в следующий момент, которого он даже не успел уловить, Лиммена ощерилась и словно разъяренная кошка, с искаженным злобой лицом, бросилась на него.
– Ненавижу! Будь ты проклят! – кричала она истошно, стараясь дотянуться ногтями до его глаз. Но Айн крепко сжимал ее запястья, и Лиммене ничего не осталось, кроме как пытаться вырваться и ударить его ногой. Слезы ярости уже открыто стекали по ее щекам, а потом она начала задыхаться, и Аданэй тут же отпустил ее руки. Лицо Лиммены побледнело, грудь начала конвульсивно вздыматься и опадать и, еще раз простонав: "Ненавижу", женщина повалилась на пол и подтянула ноги к животу, скорчившись от боли.