Гибель отложим на завтра. Дилогия
Шрифт:
– Ты пришел за ответами, – вдруг услышал Тардин голос.
– Я…
– Называй меня Аркхерун-Тоги. Тебе повезло, смертный, что попал ты именно ко мне. Я из тех, кто не причиняет вреда слабым. И я отвечу…
***
Калкэ вернулся в дом как раз в тот миг, когда Тардин открывал глаза, возвращаясь в мир яви.
– Ну?! – в нетерпении спросил он. – Тебе удалось что-то узнать?
– Да, – упавшим голосом отозвался Тардин.
– И?
Ответом ему стало долгое, невыносимо долгое молчание и обреченный взгляд. И лишь потом Тардин, собиравшись с духом, вымолвил:
– Мы ничего не можем
***
– Неизбежное… Определенно, мне нравится это слово, – пробормотало чудовище, когда с другого конца мира до него долетел отзвук беседы.
Оно довольно улыбнулось и перестало прислушиваться: и так ясно, что людские колдунишки неспособны повлиять на законы вселенной. Хотя об ее участии в игре они догадались. Да – ее. Потому что чудовище выглядело – и ощущало себя – женщиной. Прекрасной женщиной. Не нашлось бы смертного, который смог бы увидеть ее – и не восхититься.
Она – одна из тех, кого людские чародеи называли Древними. Но сами Древние именовали себя Теми-Кто-Остался. Могущественные, бессмертные, почти всесильные, они могли погибнуть только вместе с миром. А еще могли поставить этот мир на колени. Но Древних давно уже не интересовала подобная власть, и сейчас многие из них спали, каждый в своем уголке, или играли в людей.
Шаазар – так ее звали – тоже играла какое-то время. Проживала одну смертную жизнь за другой: рабыня, царица, шлюха, сумасшедшая, убийца по найму. Но потом и это безнадежно ей надоело, и она уснула. Надолго. На века. Но однажды ее разбудил крик новорожденного младенца, и в тот миг она почувствовала, как в мире что-то меняется. Неуловимо, недоступно обычному зрению, но меняется. Шаазар отыскала тонкую нить изменений и поняла, что должно произойти, чтобы мир погиб. Ведомая надеждой на исполнение своего желания – желания смерти – она решила включиться в игру вселенной, чтобы умереть. Пусть даже ради ее смерти придется погибнуть целому миру.
Шаазар уселась под деревом и, прислонившись к нему, задумчиво уставилась в небо, мелькающее в просветах лесной кроны. Неосознанным движением развязала кожаный мешочек, висящий на поясе, опустила в него руку и принялась бездумно пересыпать между пальцев лежащие в нем гладкие камешки, наслаждаясь звуками, которые они издавали, ударяясь друг о друга. Она снова, вот уже который раз, вспоминала. Кажется, только воспоминания о былом и остались в ее бессмертной жизни…
Когда-то ее называли Кровавой Шаазар. Потом она стала просто Шаазар. Она не принадлежала ни к одному из живших ранее или живущих сейчас народов, она была единственной в своем роде. Чудовище. Ее создали как совершенное оружие, как идеальный клинок. Создатель – один из тех безумцев, что грезил покорением вселенной, – творил Шаазар на протяжении веков, стремясь получить лучшее оружие для завоевания мира. И ему почти удалось, ее боялись так сильно, что даже матери не решались пугать ее именем детишек. Одно только имя – Шаазар Кровавая – вызывало в живущих панический страх. Но так случилось, что спустя какое-то время она оказалась по другую сторону, среди народа под названием "элайету". Клинок обернулся против создателя, дитя предало отца, и он был повержен.
Прошло много веков, Шаазар видела, как рушились города и возникали новые. Она видела то, что забыли даже камни. Видела, как дикарями пришли на эту землю первые илиринцы, как отступали перед людьми леса. Многое за этот срок произошло. А потом все закончилось в одночасье. Этот мир стал миром людей. Однажды на землю опустился туман, проглотил все, а потом тихо исчез. На
И лишь именующие себя Теми-Кто-Остался оказались пленниками мира людей. Шаазар до сих пор не знала почему. И никто не знал.
Первое время она не понимала, что произошло, она потратила годы, чтобы найти хоть одного из элайету, ведь они стали ее народом, хотя кровь в них текла разная. Шаазар тогда обыскала весь мир, ей казалось, она чувствует их тени и даже слышит звуки недопетых песен и незаконченных разговоров, вот только их самих нигде больше не было. Никаких следов. Уже позже Шаазар поняла: миры разделились. И лишь в нескольких потаенных местах граница оставалась настолько тонкой, что люди могли вступить в мир сказочных для них существ, что ныне стали легендой. И смертные иногда попадали туда по недоразумению или неосторожности. Но не Древние. Почему-то, несмотря на всю свою силу, их удерживало здесь что-то, словно цепями, и они ничего не могли с этим сделать, даже умереть.
Счастливые смертные! Им не знакомо чувство одинокости, настоящей одинокости. И они никогда не узнают, как она невыносима. Не узнают, как невыносимо осознание своего бессилия и могущества.
Но теперь у Шаазар – у них всех – появился шанс уйти. Благодаря вражде двух жалких смертных. Лишь бы ни один из них не умер по какой-нибудь глупости раньше срока, как это часто случается с людьми. Но как раз об этом она может позаботиться. Помочь. Братьям, Хаосу в его вечной битве и, самое главное, себе.
Шаазар хихикнула и по привычке, родившейся из этой самой одинокости, произнесла вслух:
– Неизбежное… Неотвратимое… Какая прелесть!
Гл. 27. Упасть, как птица с перебитыми крыльями
Гиллара, согнувшись в неудобной позе, сидела за обшарпанным столом в верхней комнате высокой башни. Из углов заметно поддувало, края маленьких оконцев подернулись снежными узорами. Небольшой камин, покрытый трещинами, чадил и почти не грел, так что женщине постоянно приходилось потирать руки и притопывать ногами, лишь бы спастись от холода. Но она не хотела спускаться в уютные и теплые подвальные покои: они слишком располагали к тому, чтобы расслабиться и заснуть, а женщина не могла себе этого позволить. Не сегодня. Сегодня ей нужно думать. Много, много думать, а это лучше всего делать здесь.
Но сначала она напишет шифрованное послание Ниррасу. Гиллара потянулась, расправляя коченеющее тело, и снова схватилась за перо, которое до сих пор задумчиво вертела в руках.
Ночь. Хладная, страшная, одна из тех, что именуются Темными. Ночь, когда Боги сходят в Мир-По-Ту-Сторону. Эта ночь с любопытством заглядывала в мутные окна, буравила Гиллару пустыми зраками, и лишь неяркая свеча несмело разгоняла тьму и плавилась, источая неприятный запах жира.
Гиллара, последний раз вздохнув и призадумавшись, опустила перо в чернильницу и коснулась острием пожелтевшего от времени пергамента. Непросто будет объяснить все Ниррасу, используя лишь шифрованные символы вместо привычной вязи, но придется это сделать.