Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера
Шрифт:
В своем известном эссе «Кризис немецкой идеологии» Джордж Моссе уделяет много внимания анализу фолькистского движения. Он пишет: «Volk значит больше, чем просто “народ”. Со времен рождения немецкого романтизма, то есть с конца XVIII века, это слово обозначало единство группы людей с некой трансцендентной “сущностью”. Эта сущность могла называться “природа”, “космос”, “миф”, но в любом случае она сливалась с глубинной природой человека; из нее исходило его творчество, она придавала глубину его чувствам, была источником его индивидуальности и его единения с другими членами Народа (Volk). Главным элементом здесь является связь души человека с его естественным окружением, с “сутью” природы»111.
Герман Гилбхард видит это так: «В глубине идеи фолькизма лежит представление о том, что верховная сущность, Volk,
Обычно Volk объединяется языком, который многие лингвисты, а также верующие фолькисты считали священным «языком-прародителем», способным если не породить Volk, то, во всяком случае, объединить его. Большинство немецких писателей и философов, упомянутых выше, пели своему языку дифирамбы, а некоторые даже заявляли, что именно на этом языке говорил Адам. Гитлер же утверждал в «Майн Кампф»: «Создает народ или, точнее, расу не язык, а кровь». Как бы то ни было, Великий Германский рейх должен был включить в свои границы все германские или германоязычные народы, будь то голландцы, фламандцы, скандинавы, эльзасцы или швейцарцы. Как мы уже видели, раса, а тем более, кровь – понятия весьма расплывчатые, не менее расплывчатой идеей был и Volk. Но установить, на каком языке говорит та или иная группа людей, легко – на практике именно это и определяло, кто, собственно, войдет в немецкий Volk.
В ходе своей карьеры Гитлер часто жонглировал словами Volk, раса, государство, нация, используя их по вдохновению и наитию. «Слово “фолькистский” не несет в себе четко определенной идеи», – читаем мы в «Майн Кампф». Это «расплывчатая концепция», которую «каждый понимает как ему вздумается». Однако мы знаем, что он не мог обойтись без множества последователей фолькизма – именно оттуда он вербовал своих людей, – а для них эта идея ассоциировалась с прошлым и будущим Германии, с величием ее народа и государства. Поэтому через несколько страниц нам попадается: «Фолькистская концепция этого мира находится в глубоком согласии с волей Природы, поскольку она восстанавливает свободную игру природных сил, ведущих расу путем постоянного взаимообучения к высшему типу. В результате этого лучшая часть человечества овладеет землей, сможет свободно работать в любой области этого мира и даже достичь сфер, лежащих за пределами земли. [?] Все мы чувствуем, что в будущем человечество встретится с проблемами, которые может разрешить лишь высшая раса человеческих существ, раса, которая будет владеть всеми другими народами земли и распоряжаться всеми ресурсами мира».
«По контрасту с Гиммлером, Гитлер был очень скрытным во всем, что касалось его эзотерических и мифологических воззрений, – пишет Рюдигер Зюннер. – Это говорит больше о его тактическом мастерстве, чем о действительном мировоззрении, которое было каким угодно, но не рациональным… Он порой делал выпады против германского культа Гиммлера или оккультных фолькистских организаций, которые ясно показывают, что он осуждал их оторванность от земных реалий. Но он вовсе не нападал на идеи, лежащие в их основе. Помимо этого, Гитлер был очень осмотрителен во всем, что касалось его личных верований, и всегда умел приспособить свои слова к мнениям слушателей. Если же заглянуть в его высказывания глубже, за идеологическим фасадом можно различить мифологический фундамент, без которого эта пресловутая миссия ариев так и осталась бы непонятной. Важную роль во всем этом играли часто встречавшиеся в его изречениях христианские апокалиптические элементы, а также нордические легенды, саги и символы»113.
Несомненно, саги и легенды о германском прошлом всегда завораживали Гитлера, даже в его блеклые венские годы – мы знаем об этом от Августа Кубицека. Возможно, самым значимым элементом его видения и миссии был мифологический мир, созданный Рихардом Вагнером. Сопоставляя друг с другом его нападки на учение фолькизма и одновременно важность для него отдельных элементов этого учения, мы неизбежно приходим к выводу, что в основе этих внешне противоречивых проявлений лежало нечто иное, фундаментальное, о чем он не говорил напрямую – в отношении чего он был «очень скрытен», по словам Зюннера, – нечто крайне важное для понимания Гитлера. Позже мы еще вернемся к этому. На данный момент нам придется
О важности фолькистского движения можно судить как по разнообразию форм, с помощью которых оно адаптировалось ко всем аспектам немецкой жизни, так и по числу его сторонников. Это движение было народным, во всех смыслах слова. Оно находило поддержку в долговременной популярности произведений великих романтиков: Гердера, Гёте, Шиллера, Новалиса и других. Великое, по общему мнению, прошлое, глубокая связь с природой заповедных мест и мест доисторических памятников, связь со своей глубинной душой, сливающейся с душой Народа, единение с природными силами, которые в действительности были силами богов, казавшихся давно умершими и забытыми, но в действительности весьма и весьма живыми, – все эти романтические темы вновь стали актуальными и первостепенно важными. Причиной этому был усиливавшийся конфликт с городским образом жизни Запада. Период «нового романтизма» в точности совпадал по времени с великим переворотом и обновлением интеллектуальной жизни Европы, начавшимся примерно в 1880 году.
«Помимо орденов, основанных Листом и Ланцем, словно из-под земли появлялись десятки других эзотерическо-фолькистских групп, заполнивших религиозный и интеллектуальный вакуум… чем-то вроде тайного подпольного движения, – пишет Зюннер. – Вслед за неогерманцами явились независимые религиозные движения, ассоциации вегетарианцев, нудистов, патриотов, а также теософские и антропологические кружки. “Перелетные птицы” (Wandervogel, что можно перевести и как “Птицы перехода (из одного состояния в другое)”) также были составной частью этой массы людей, ищущих смысла. Эти движения постепенно эволюционировали от романтизма и мистического единения с природой ко все более явственному идеологическому радикализму. В результате молодые люди практически безо всякого трения переходили из этих групп в молодежные организации национал-социалистов… Сами названия этих организаций выдают направление их будущего развития». Зюннер приводит несколько примеров: Братство Мидгард [Мидгард – в скандинавской мифологии сад в центре мира], Молодые германцы, Готы, Орден молодых германцев, Нордическое племя, Лига преданности возвышенной жизни, Друзья света, Викинги, Орел и Коршун, Буревестник и тому подобные115.
Все эти группы преданных и, в большинстве своем, молодых людей – нацистское движение тоже называли молодежным – отворачивались от настоящего, стремясь найти утешение в прошлом. Подобные движения были и в других странах, но нигде они не достигали такой массовости и силы. Удивительно, что Германия в период неслыханного экономического и материального развития в своем внутреннем сознании обратилась спиной к современному, прогрессивному миру – она считала себя выше его и не могла с ним отождествиться. Принимая во внимание размах этого своеобразного движения, охватившего целую нацию, которая в недалеком будущем обретет все необходимое для мира и войны, нетрудно увидеть неизбежность столкновения с нациями-соперницами – что и произошло летом 1914 года. Более того, «возвращение к прошлому входит в программу всех националистов, свое политическое будущее они видят в оживлении мифа» (Майкл Лей116). Действительно, несколько предыдущих глав показали нам Германию, которая брала на себя ответственность за будущее этого мира – она должна править им и вести его по верному пути (чего можно было добиться лишь серией вооруженных конфликтов).
Подобные соображения вызвали саркастическое замечание Майкла Бурлейгха, писавшего, что Германия «смело шагала в будущее в поисках призрачного прошлого»117. Фолькер Мёрсбергер, описывая переход Веймара – города Гете, Шиллера и Ницше, символа немецкой культуры – на сторону нацистов, цитирует одного историка, который пишет, что фолькистское движение, достигшее своей кульминации в нацизме, «воссоздавало прошлое, покрытое в коллективной памяти немцев великолепной позолотой»118. Удивительно, как много образованных и культурных интеллектуалов, увлеченных духом Народа, видели в этом, большей частью воображаемом, прошлом земной рай. Между тем в их распоряжении были исторические источники, демонстрировавшие нечто совершенно противоположное. Человеческий вид, неуверенный и запуганный, видит в будущем постоянную угрозу. Настоящее для него – проблема, которую нужно постоянно решать. Лишь прошлое, по мере своего отдаления, все больше покрывается позолотой.