Глаз голема
Шрифт:
С двух ближайших улиц побежали солдаты, намереваясь нас отрезать и окружить.
Фолиоты посыпались с водосточных желобов и принялись спускаться на мостовую, расправив складки кожи подмышками, точно парашюты.
Взвесив все обстоятельства, я решил, что целиться надо во второй этаж, как раз посередине между теми и другими противниками.
Я подпрыгнул с разбегу, крылья мои загремели, развернувшись, и двухтонная горгулья гордо взмыла в воздух. Навстречу нам устремились две пули и мелкий фолиот, слегка опередивший своих товарищей. Пули пролетели мимо, а фолиот получил в морду каменным кулаком. От удара он превратился в нечто круглое и плоское, смахивающее на грустное
Двухтонная горгулья влетела в окно второго этажа.
Мой Щит все ещё действовал. Так что нас с парнем в целом защитило от посыпавшихся на нас осколков стекла, кирпичей, щепок и кусков штукатурки. Это не помешало парню испуганно вскрикнуть. Пожилая леди в инвалидной коляске, которую мы миновали в высшей точке нашего маршрута, сделала то же самое. Я успел мельком заметить уютную спаленку, в которой, пожалуй, было многовато кружевных салфеточек, а потом мы снова навеки ушли из жизни пожилой леди, покинув её спальню сквозь противоположную стену.
Мы рухнули вниз, в прохладную тень тихой улочки, вместе с ливнем кирпичей, запутавшись по пути в белье, которое какая-то неразумная хозяйка вывесила на верёвке напротив своего окна. Мы тяжело приземлились. Горгулья большую часть удара приняла на свои жилистые лапы, однако парень все же выпал из её объятий и закатился в канаву.
Я устало поднялся на ноги. Мальчишка тоже. Шум позади нас звучал теперь приглушенно, но солдаты с фолиотами не заставят себя ждать. Улочка, на которой мы стояли, вела в глубь Старого Города. И мы, не сговариваясь, направились туда.
Полчаса спустя мы сидели в тенистом заброшенном саду и переводили дух. Шума погони давно уже было не слышно. Я, разумеется, принял менее приметный облик Птолемея.
— Итак, — сказал я. — Как насчёт не привлекать к себе внимания?
Парень не ответил. Он смотрел на что-то, зажатое у него в руке.
— Про Арлекина, полагаю, придётся забыть, — продолжал я. — Если у него есть хоть капля разума, после всей этой потехи он эмигрирует куда-нибудь на Бермуды. Ты его больше никогда не увидишь.
— Мне это и не нужно, — ответил мой хозяин. — К тому же и никакого проку от этого не было бы. Арлекин убит.
— А?
Моё прославленное красноречие изрядно пострадало в результате недавних событий. Именно в этот момент я осознал, что мальчишка до сих пор держит свой хот-дог. После всех пережитых приключений хот-дог выглядел не блестяще: вместо квашеной капусты он теперь был облеплен пылью от штукатурки, щепками, осколками и цветочными лепестками. Парень смотрел на него, не отрывая глаз.
— Послушай, — сказал я, — я понимаю, ты проголодался, но всему же есть предел! Давай я тебе гамбургер раздобуду, что ли.
Парень покачал головой и грязными руками развернул булочку.
— Вот, — медленно произнёс он. — Вот то, что обещал нам Арлекин. Наш следующий контакт в Праге.
— Сосиска, что ли?
— Да нет, дубина! Вот.
Он вытянул из-под сосиски клочок картона, слегка помятый и замаранный кетчупом.
— Арлекин был продавцом хот-догов, — продолжал он. — Это было его прикрытие. А теперь он погиб за родину, и отомстить за него — часть нашей миссии. Но для начала — вот тот волшебник, которого нам нужно отыскать.
И он показал мне картонку. На ней было накарябано всего четыре слова:
КАВКА ЗОЛОТАЯ УЛИЦА, 13
К великому моему облегчению, происшествие на Староместской площади мальчишку кое-чему научило. Он больше не пытался строить из себя беспечного английского
Во дни величия империи невысокий холм, на котором стоял замок, каждый день, едва стемнеет, озарялся тысячей фонариков. Фонарики меняли цвет, а порой и расположение, в соответствии с прихотями императора, озаряя многоцветным сиянием деревья и дома, цепляющиеся за склоны холма. [48] Теперь все фонарики были перебиты и приржавели к своим столбам. Не считая нескольких бледно-оранжевых пятен на месте окон, Замковая гора лежала перед нами тёмная, окутанная ночью.
48
В каждом из фонариков находился запаянный стеклянный сосуд, в котором содержался злющий бес. Главный ламповщик — эта должность передавалась по наследству среди придворных магов — каждый день проходил по склонам холма, наставляя своих подопечных насчёт того, каким светом и с какой яркостью им надлежит светиться с наступлением темноты. Благодаря отточенным формулировкам заклинаний, можно было добиться самых разнообразных эффектов, тонких либо впечатляющих, но, главное, всегда соответствующих настроению, что царило при дворе.
Наконец мы вышли к подножию крутой мощеной лестницы. Высоко наверху находилась Золотая улица — я различал её огни, мерцающие на фоне звезд, на самом краю холодного чёрного массивного холма. У подножия лестницы была невысокая стенка, и за ней — помойка. Я оставил Натаниэля там, а сам обернулся летучей мышью и полетел на разведку.
Восточная лестница не особенно изменилась с того далекого дня, когда смерть моего хозяина освободила меня от службы. Надеяться, что и сегодня откуда-нибудь нежданно-негаданно выскочит африт и утащит моего нынешнего хозяина, не приходилось. Поблизости не было ни души, если не считать трёх жирных сов, прячущихся в тёмных аллеях по обе стороны от нашего пути. Я проверил и перепроверил: они были совами даже на седьмом плане.
Вдали, за рекой, все ещё продолжалась охота. Я слышал свистки солдат, исполненные унылой безнадежности, и этот звук наполнил меня возбуждением. Почему? Да потому, что Бартимеус слишком шустр для них, вот почему; потому что джинн, которого они разыскивали, давно уже порхал над двумястами пятьюдесятью шестью ступенями, ведущими на Замковую гору. И потому, что где-то впереди, в ночной тиши, таился источник возмущения, которое я ощущал на каждом из планов — странная, не похожая ни на что магическая активность. История начинала становиться интересной.