Глаза, опущенные долу
Шрифт:
– Хорошо, - кивнул Фёдор с обидою.
– Но неужели это единственная защита, единственный твой совет? Думаешь, наша обитель на краю света стоит? Или никто из наших чернецов не бывал на Афоне или в Иерусалиме, не рассказывал, что там и как? Или настолько просто сподобиться того третьего образа, о котором ты говоришь? Да если бы я и в состоянии был защититься, не могу же я всё время только и делать, что обороняться? Я уже полгода в осаде, и если не сожрёт меня сейчас нечистая, то так может продлиться и пять, и десять, и двадцать лет, вообще, уйдёт вся
Корнил вздохнул, вновь, в который раз, покосившись с опаской на Фёдора.
– И откуда ты свалился на мою голову? Так всё хорошо было. Какой помощи ты ждёшь от меня? Да ты знаешь, что бывает за такие знания? Людей не чета мне на правёж ставили, замучивали до смерти. И ты желаешь, чтобы я вот так, ни за что ни про что, всё потерял, чего с таким трудом добился? Всю жизнь я мечтал иметь дело с книгами, и вот я переписчик, списатель. Есть люди, которые направляют меня, просветили по многим вопросам...
Фёдор слишком хорошо помнил характер своего друга: если его не переключить, не увести вовремя в сторону, ничем его потом не переупрямишь.
– Так ты, может, и латынь знаешь?
– спросил он, как мог невиннее.
– Знаю, - с вызовом ответил Корнил, не заметив расставленной ловушки, - хоть и скрываю это, вроде как только некоторые слова разбираю, как мне по роду занятий моих положено. Но придёт час, когда мне не нужно будет скрываться, и преподавать я даже другим буду и греческий, и эту самую латынь. Неужели ты не понимаешь, что нельзя обойтись одним только веданием, что нужно ещё знание, иначе правой вере никогда не выстоять против тех же латынников, басурман?
– Бог оградит правое дело, - пожал плечами Фёдор, внутренне радуясь своей удаче и ещё больше раззадоривая друга.
– Вот-вот, - с горечью покачал головой Корнил, - слышал я уже. Так чего же ты ко мне пришёл тогда? Пусть Господь тебя и ограждает.
– Ладно, не будем ссориться, - примирительно сказал Фёдор, - но неужели ты забыл клятвы, которые мы в детстве давали? Помогать друг другу.
– От всех клятв освободил меня Иисус, - усмехнулся Корнил.
– Ну да я тебя не освобождал, пёсий ты сын, - в запальчивости воскликнул Фёдор.
– Чёрт с тобой, с предателем!
Корнил вскочил, встал против Фёдора, сжал кулаки, набычившись.
– Чёрт? А возьми-ка ты его себе, пожалуй. Пусть будет тебе как брат родной. А ну, выходи на бой, как когда-то мы силой мерились!
Фёдор и сам не на шутку разозлился. И как ни пытался Корнил одолеть его, всё летел наземь. Наконец тот понял, что придётся ему признаться в своём поражении.
– Да, силён ты стал, - произнёс Корнил с неподдельной досадой, - а ведь когда-то по большей части я тебя одолевал. Ну, конечно, лазишь там по деревьям,
2
Они некоторое время молчали, Корнил почему-то очень глубоко переживал своё поражение.
– Что скуксился?
– хлопнул его по коленке Фёдор.
– Ещё не всё потеряно. Айда со мной на болота, через месяц-другой, глядишь, одной левой будешь меня на лопатки класть. Заодно и нечистую вволю поизучаешь.
– Ну, этого добра везде полно, и без болот, только свистни, - пробормотал себе под нос Корнил.
– Ну что, выручишь?
– снова затянул Фёдор просительно.
– Ты ведь знаешь, без крайней нужды я бы к тебе не пришёл. А чтобы выдать товарища, не бойся, никак этого не произойдёт.
Корнил кисло усмехнулся:
– Да, затянут на дыбу, не заговоришь, запоёшь даже.
– Не запою, неужели ты забыл меня?
– Забыть не забыл, в том-то и дело. Осёл перед тобой аки агнец - как начнёшь бить копытом...
– почесал Корнил затылок в раздумье.
– Ладно, многого не жди от меня, но чуть-чуть поднаправлю. Эх, кабы не проклятое моё любопытство, ни за что бы ты меня не поддел.
– Любопытство?
– непонимающе спросил Фёдор.
– Какое любопытство?
Корнил расхохотался.
– Да обыкновенное! Руками-то ты силён, а голова как у младенца! Разгадка твоя у тебя за спиной.
Фёдор непроизвольно обернулся, что ещё больше развеселило Корнила. И минут пять он катался на земле от смеха, тыкая пальцем в изумлённого Фёдора, восстанавливая от обиды своё уязвлённое самолюбие. Наконец успокоился, отёр тыльной стороной ладони слёзы.
– Так что он тебе, отец Арефий, сказал перед смертью?
– Ты думаешь, это в самом деле мог быть Арефий? Ведь по возрасту он совсем не подходил.
Корнил пожал плечами.
– Почему бы и не Арефий? А возраст, так ведь испытания ему такие были, и так он сам себя изводил, что не мудрено было столь рано состариться. Что он говорил, я тебя, олуха, спрашиваю?
– Но как же Ферапонт? Он же знал Арефия...
– не унимался Фёдор.
– Что тебе Ферапонт? Ты ко мне пришёл? Ну так и иди к своему Ферапонту!
– Нет, нет, - поспешно запричитал Фёдор, - это я так... Сейчас вспомню. Арефий... он сначала просил исповедовать его. Потом сказал, что я ещё пожалею о том, что его не выслушал.
– Ну так жалеешь?
– Конечно.
– И...?
– Что "и"...?
– Дальше!
– Ещё он сказал: "всё моё... теперь твоё". И "отпусти... отпусти..." В смысле грехов, наверное.
Корнил покачал головой, продолжая удивляться несметливости Фёдора.
– "Всё его"... где оно?
Фёдор сообразил наконец, полез в котомку, вынул оттуда тряпицу.
– Вот.
– И что же, ты так и не удосужился посмотреть?
– Да нет, заглядывал, конечно, - пожал равнодушно плечами Фёдор, - но там ерунда какая-то.