Глазами, полными любви
Шрифт:
Затею с обучением в городской школе едва ли можно было назвать успешной. Оказавшись в одном классе с академгородковскими интеллектуалами и «мажорчиками», Натка ощутила себя, мягко говоря, не совсем в своей тарелке. В соответствии с официальными утверждениями, социального расслоения в СССР не существовало, но уже с первых часов пребывания в новом окружении девятиклассница поняла, что эта чашка чая точно не про ее честь.
Ее никто не травил, не устраивал каверз. Одноклассники просто не замечали новенькую, презрительно и высокомерно. Казалось, даже стол или стул способны были вызвать у них больше эмоций. О стол, например, можно было стукнуться, стулом – сделать затяжку на новых колготках. А как можно реагировать на какую-то там
…Много лет спустя Наталья Алексеевна вспоминала академг о родковский период жизни как нечто туманное и маловразумител ь ное. Яркий след в памяти оставило лишь одно обстоятельство. У нее почему-то вдруг стали сильно болеть зубы. Кариес, по всей в и димости, вызванный физиологической перестройкой из девочки в девушку и недостатком кальция в организме, обрушился на них ра з рушительным ураганом. Весь девятый класс Натка путешеств о вала из одного стоматологического кабинета в другой, от зубного терапевта к хирургу, из-за чего нередко приходилось пропускать уроки…
Некоторые предметы (в первую очередь ненавистную математику) Натка пропускала сознательно. Иногда она со своей единственной подружкой, похожей на пацана Маринкой Стрельцовой, часами бесцельно бродила по торговому центру. В редкие моменты наличия мелочи в кармане прогульщицы лакомились вкуснейшим мороженым в местном кафетерии.
Маринка жила без отца, вдвоем с матерью, работавшей скромной лаборанткой в каком-то НИИ. У нее не имелось возможности модно одеваться, заводить престижные знакомства, слушать зарубежные пластинки, поэтому в классе на нее тоже посматривали свысока. Только она, в отличие от новенькой, научилась не просто смиряться с таким положением, а гордиться им. Укоротив подол обычной школьной формы «по самое не могу», сверкая ладненькими крепенькими ножками, девчонка любому могла заявить прямо в глаза: «Плевать я на вас хотела, на сволочей!» В том числе и учителям.
Даром ей это, как и следовало ожидать, не проходило. Однажды бунтарку едва не выгнали из школы. Тем не менее, Маринка жила, как вольный ветер. Делала что хотела, хватала двойки, блестяще их исправляла, темпераментно огрызалась на учителей, пытавшихся обуздать ее норов уздой демагогии. А Натке, с которой быстро сблизилась, говорила про одноклассников:
– Да ты посмотри на них, они же все гнилые, плесень! Любая из наших мочалок за импортную тряпку хоть под паровоз уляжется!
Подруга соглашалась с ней и не могла понять саму себя. Раньше, в старом классе, она по собственному желанию держалась наособицу, предпочитая все перемены проводить с книгами. Так почему же здесь, в новом коллективе «игнор», куда ее отправили, так ее задевал?
Особенно доставалось от Маринки Игореше, изнеженному, нарочито расслабленному пижону, косившему под Джона Леннона. Он и очки носил такие же, с нелепо круглыми стеклами, каких в магазине было не сыскать.
«Любовь» отличалась взаимностью. Игореша называл Маринку не иначе как «гегемон», намекая на ее пролетарскую нищету. Та в ответ величала его сосунком. Юноша бледный взором горящим не обладал, премудрости школьных знаний его интересовали мало. Парень прекрасно понимал: чего париться, благодаря папе дорога в универ для него открыта. На уроках анфан террибль демонстративно доставал из объемистого черного портфеля банку сгущенки, протыкал гвоздем и начинал долго, со вкусом высасывать содержимое жестянки.
Все
Важный папа постоянно вояжировал на иностранные симпозиумы, откуда привозил отпрыску все самое модное и продвинутое. Поскольку среди презентов находились свежие западные пластинки, Игореху всегда окружали прихлебатели, готовые на все, лишь бы послушать последний «пласт». Попасть в гости к волосатому недоделанному битнику для всей этой шушеры считалось большой честью.
Те, кто был поумней и похитрей, хотя бы для собственного самоуважения делали вид, будто находится на дружеской ноге с одноклассником. Другие, такие как обалдуй и простак Гена Игнатьев, не гнушаясь канючили: «Игореша, дай жвачку дожевать». Когда Игореша прикладывался к очередной банке со сгущенкой, Гена, сидевший позади него, начинал громко шипеть:
– Игореха, оставь дососать…
Класс корчился от сдерживаемого смеха, а обладатель лакомства, которого днем с огнем нельзя было найти в магазинах, через некоторое время небрежно бросал назад почти опустошенную тару: «Долизывай, плебей!»
Маринку Стрельцову просто плющило от всего этого. Она бормотала сквозь зубы:
– Сталина с Дзержинским на вас нет, буржуи недорезанные! Ну, ничего, дождетесь еще…
…«Не дождались, – подумала Наталья Алексеевна, вспомнив свою непримиримую подругу. – Более того, почему-то получилось так, что власть и деньги в стране прилипли к загребущим ручонкам как раз таких Игор ь ков…
* * *
Житье в семье тетушки казалось Натке комфортным и приятным. Ей нравилась взбалмошная, несколько безалаберная атмосфера, царившая там. Она с удовольствием возилась с маленькими теткиными детьми, хорошо ладила с ее мужем, но вот в городскую школьную жизнь ее продутый деревенскими ветрами и вымоченный в сельских проливных ливнях организм вписываться никак не хотел – хоть убей! Она чувствовала себя нелепой, неуклюжей дворнягой среди породистых догов и мопсов. Хотя всерьез говорить о «породе», пожалуй, не приходилось. Родители городских одноклассников в большинстве своем попросту выбились из грязи в князи. Их деткам оставалось только пожинать плоды этого процесса.
Дело закончилось тем, что, нахватав годовых троек по точным наукам, лягушка-путешественница вынуждена была вернуться домой. Возвратившись в родное болото, в привычное окружение таких же деревенских девчонок и мальчишек, Натка с облегчением вздохнула, и жизнь снова покатилась по накатанной колее. Учеба в десятом классе шла легко, без напряжений. Даже туманные математические формулы стали легче укладываться в голове, а по геометрии она умудрилась заработать пятерку в аттестат.
В принципе, для дальнейших жизненных планов эта пятерка не имела ни малейшего значения. Давно было ясно, с наткиными способностями к точным знаниям поступать придется на какой-нибудь гуманитарный факультет. У самой Натки никаких намерений не имелось вовсе. Ей нравилось читать книги, писать сочинения, учить стихи.
Пописывать романтические вирши она начала и сама. Произошло это не без влияния популярной в то время (в продвинутых кругах) поэтессы и барда Новеллы Матвеевой. Однажды на стареньком магнитофоне своей городской подруги Маринки Натка услышала, как под негромкий перебор гитарных струн трогательный нежный голосок пел:
Набегают волны синие.
Зелёные? Нет, синие.
Как хамелеонов миллионы,
Цвет меняя на ветру.
Ласково цветёт глициния –
Она нежнее инея...