Год охотника
Шрифт:
– Я не... Может... Они же подружки... Может, от Тимофеевны... Она и про Шуркино сердце, оказывается, знала ещё до всего.
– Ишь, какая всезнайка! Чего ж ты от неё, умной, в сторожку улизнуть норовишь? Там ведь и пивко далеко, и ухаживать за тобой некому!
Егор Сергеевич отмахнулся всё тем же локтем:
– А!.. За мной всё равно никто не ухаживает... Только кричит. Сто лет я ей не нужен. Хоть бы, это... хоть бы раз давление померила! Она не меня, а имя в мужья брала. Ты же, ну это... ты тогда, в "Охотном" слышал про
– Грустно!
– от всего сердца посочувствовал Франц.
– Не Сел?н оказался, значит, не силён...
Бурханкина прорвало:
– Могла же мне хоть вот таку-усенького, - он показал на пальцах, хоть малюхонького ребёночка родить! Я бы его делу лесному обучил, слово бы передал... Вон, уже поседею скоро... Так и помру...
Увидев, как подозрительно заблестели глаза егеря, Франц поднялся с корточек, опустил руку ему на плечи.
– Не огорчайся из-за этого. Посмотри на меня: белеют волосы, зато чернеют зубы. Пойдём, Вилли!.. Мы с тобой вроде бы за хозяев здесь теперь. Надо гостей проводить...
*** Наследники
Когда Бурханкин и Франц вернулись к поминальному столу, они обнаружили, что гости в отсутствие Виктора Зуевича чувствуют себя, оказывается, вполне вольготно.
Двое мужиков дремали прямо на земле, подставляя солнцу белые грудные клетки под расстегнутыми траурными рубахами.
Повариха Евдокия Михайловна в сторонке мыла освободившуюся посуду.
Ляля, Селена и Тимофеевна по-прежнему сидели за столом, но уже сняли чёрные платки.
Все четыре женщины тихонько напевали: "Не житья мне здесь без милой, с кем пойду теперь к венцу..."
Сказал фермер, что покидает эти места навсегда, или гости сами решили, - только кое-кто примерялся к наследству.
Хорошенький, например, уже восстанавливал пугало в должности охранника грядки с огорченно поникшей не политой морковной ботвой. Отошёл, посмотрел со стороны, снял с механизатора Михеича шляпу и водрузил на кастрюльную башку. Ляля - супруга капитана, учительница начальных классов - жадным оценивающим глазом косилась на дом.
Селена вдруг оборвала песню и заговорщицки сказала подружкам:
– Вот видите, была бы она умной, ничего бы не случилось, жила бы припеваючи со своей парой! Он бы присматривал за ней. А этому я тоже бы...
Селена заметила Франца, чарующе улыбнулась, подвинулась и освободила для него место, которого поубавилось: деревянный "козёл" уже успели убрать. Игорь Максимильянович сел, но прежде поставил Бурханкину рядом с собой пластмассовое кресло.
– Ляль, как ты думаешь, - обратилась к Хорошенькой Селена, - может, мне уложить её пока в зале на софе?
Речь, во всей видимости, шла о Тимофеевне. Та роняла голову с рук, явно подбираясь к стадии опьянения "в наркозе". Сейчас она что-то настойчиво бубнила о церкви.
Ляля Хорошенькая величественно кивнула и скомандовала мадам Бурханкиной, заботливо взвалившей
– Лучше не в зале. В каморке кровать мяхше. И свежо.
Щедрая душа!
Реплика её супруга прозвучала, как приговор:
– Пьяная баба - это нйчто! (Женщины, голубушки, за что?!..)
– А что, - согласился механизатор, продолжая с капитаном милиции прерванный разговор, - вон там, рядом с будкой собачьей, - самое ему место. Тебе ж "газик" нужнее всех, вот пусть во дворе и стоит.
Бурханкин и Франц переглянулись.
– Зачем это? Участок портить не дам!..
– возмутилась Ляля.
– Есть служебный гараж!
– Что, что...
– затрепыхался егерь, - какой такой участок?
– Да вот, фермер-то наш насовсем уехал, - дружелюбно, будто юродивому, пояснил Хорошенький.
– Договорюсь в сельсовете, запишем на Лялю, чего ж дому пустовать. Теперь городские - до природы жадные, - он посмотрел опьяневшим взглядом сквозь Франца, - глядишь, и продать удастся...
– Зачем продавать?
– запротестовала Ляля.
– Жить будем. Комнат много. Тебе, Аркадий Петрович, телефон протянем!.. Помощника по хозяйству наймём. Беженца. В нашей старой избе - парни останутся. Торговлю наладим. Сурен поможет!
Бурханкин вознегодовал. Правда, аккуратно - с блюстителем сельского порядка всё-таки дело имел.
– Но... но... Значит, пустовать?... А, это... раньше...
– И поник: на дорожке от дома показалась Селена, кокетничая с Циклопом. Тарас Григорьевич галантно гарцевал рядом на кавалеристских ногах, восхищаясь усадьбой.
Хорошенькая удивилась:
– Что тебе непонятно? Раньше тут жить было нельзя. Невозможно. Ты же наш. Тебе ли не знать!
– А теперь можно, на готовенькое!..
– огрызнулся Бурханкин.
– Свою бы избу довели до ума...
Ляля сморгнула и отвернулась к его жене:
– Ты не устала? Чтой-то мне твой цвет лица не нравится...
– Не дожидаясь ответа, быстро спросила, чуть понизив голос: - Уложила?
В ответ получила такой же быстрый кивок.
– Спит?
– Плачет...
Игорь Максимильянович напряг слух, стараясь понять, что они дальше говорят, и - не смог. Пришлось обратиться за помощью к Бурханкину.
– О чём твоя антагонистка не спит-плачет?
– Что Шурку не отпели... Проводили не по-божески. Она давно подбивает наших поставить церковь.
– Бог у каждого свой!
– отрезала Селена.
– Для кого - бутылка, - тут она презрительно покосилась в сторону непутёвого мужа, - для кого хозяйство, - она кивнула Ляле и обвела глазами цветущую территорию, - а для кого - высшие цели...
– Например, поиск преступника!
– подтвердил Хорошенький.
– Церковь - пустая затея!
– вмешался Циклоп.
– У людей даже на черствый батон не всегда хватает. Кто ж на строительство будет тратиться?! Добро бы - собственный дом, как этот!
– Он одобрительно огляделся.