Годзилла
Шрифт:
– Ладно, лопай, мне по первому тоже есть хотелось, у всех такое было.
Борода съел порцию макарон по-флотски, положил себе на хлеб колбасу и запил бутерброд тёплым киселём. Пока он ходил курить во дворик напротив корпуса БВП, я быстро приговорил остатки своего пайка, а оставшийся хлеб положил в шуфлядку для дальнейших перекусов в течение дня.
– Давай я в буфет сгоняю, куплю чего вкусного, - сказал я ему, когда он вернулся.
Глаза у ефрейтора повеселели.
– Подойдёшь короче к стакану на пятом посту и спросишь у часового, как в кафетерий попасть, он покажет. Только смотри по
Я наскоро нахлобучил шапку-ушанку и вышел на улицу. Шагая по снегу и оглядываясь при каждой возможности, я всё же ощущал то скоротечное мгновение свободы: вот я один, иду, пусть и каких-то сто метров, но свободно, не спеша, не в строю, нога в ногу, а как захочу, я даже засунул руки в карманы.
Пройдя шлагбаум, я вышел в город. Двенадцатиэтажки стояли совсем рядом, через дорогу. До граждански рукой подать. Я свернул направо, прошёл с десяток шагов и оказался возле пятого поста. В стакане, так называемой будке, в которой стоял часовой, на меня уставился «дед» Макаров.
– А где у вас тут буфет?
– Борода послал?
– Ну.
– Иди прямо на дверь, потом перед входом свернёшь направо и сразу запах почуешь, на него и иди.
Макаров немного помялся, а потом промямлил:
– Это, малый, купи и мне чего.
Меня так умиляли эти фамильярные обращения «малый», тем более, когда они исходили от младшего меня на два, а то и на четыре года щегла.
– А что купить?
– Ну, хоть коржика какого.
Я купил ему коржика, себе взял халвы, а Бороде набрал свежих булочек, около пяти разновидностей.
Борода был доволен, смотрел до вечера по телефону фильмы на кунг-фу тематику, даже мне предлагал, но я вежливо отказался, уставившись в картинку на мониторах. Думать не хотелось, я просто проживал это день, вычёркивал его из календаря, умственно приближая себя к дембелю.
Обратно ехали по ночному Минску. Нас забрали в семь вечера. Город готовился к Новому году, по всему проспекту развесили праздничные гирлянды и улицы утопали в феерии света и блеска. Я смотрел через замёрзшее стекло на Чугуночный вокзал, особенно прекрасный в это время суток, такой по-европейски ухоженный и прилизанный. Люди суетились и спешили делать подарки близким. А я сидел на заднем сидении «уазика» и слушал, как гоповидный водила рассказывал Бороде о своих пиздастрадальческих мотивах по поводу колхозной девушке-потаскухе в его захолустной деревеньке, которая, пока он стоял на страже её сна, трахалась с кем попало. Плакать хотелось. Честно. Разрыдаться от гнева и несправедливости к ситуации. Вот он я, в своём родном городе, но словно чужой, а, казалось бы, нас разделяет только дверь. Никогда так больше я не скучал по нему, как в те минуты…
***
По выходным нам выдавали мобильные телефоны, чтобы мы могли позвонить родным и друзьям. Хорошие телефоны «дедушки» забирали себе, обменивая их на свои корытца. Мой же своей аналоговостью и допотопность никого не заинтересовал, так что я остался при своём. Получив на руки аппарат, я тут же позвонил домой, зайдя в тёплую сушилку, и подойдя к окну, так увлекся разговором, что не сразу обратил внимание на одинокий силуэт нашего «дедушки» Кайдана в курилке. Присмотревшись, я увидел, как он
Однако уже вечером после пайки Кайдан подошёл ко мне и сказал:
– Завтра я прихожу с наряда по «стелсу», и наблюдаю в своей тумбочке три треугольника, и желательно их там не окажется.
Я даже не успел открыть рот, чтобы уточнить поставленную мне задачу, как этот кривоносый парень тут же испарился.
Я подошёл к Мирону и решил выяснить, что это за три треугольника и что вообще от меня требуется.
– Сходишь завтра в чифан и купишь ему три коржика, они такой треугольной формы, внутри с повидлом.
– Так, а почему я?
– Накосячил значит.
– Ну, я только, когда по телефону разговаривал, видел, как он мне с курилки знак показывал, - повторив за Кайданом, я продемонстрировал Мирону жест.
– Малый, это же вспышка, когда тебе такое «дед» показывает, нужно вспыхнуть, принять упор лёжа и закрыть уши руками. Хорошо, что он нашему периоду не предъявил, а то бы все получили, но Кайдан сам «слон» не раступленный. Купишь ему похавать и он отстанет.
Я впервые встал перед выбором: либо прогнуться перед обстоятельствами, либо показать свои зубы. Чем это могло обернуться для меня и для всего нашего периода я хорошо понимал. Касяков у нас хватало, тем более меня поставили старшим среди своих.
Я решался до следующего обеда и сделал свой выбор. Но даже сейчас, спустя долгое время, оглядываясь назад, я не знаю, как надо было поступить.
К вечеру следующего дня Кайдан, открыв тумбочку, обнаружил в ней свои треугольники и больше меня не трогал. Я же сделал шаг назад, отступив от своих принципов и, быть может, развязал остальным руки, наглядно продемонстрировав, что и лидеры могут быть слабыми, а значит ими можно пренебрегать.
Возможно, именно я и положил начало тому, что с нами всеми произошло...
***
А косяков у нас и вправду хватало. Со второго раза статьи сдать не смогли Индюков, Чучвага, Напалюк и Раткевич, несмотря на то, что два последних носили очки, они все же были тупыми.
В сушилке на костях нас прокачивали каждый вечер, пока залётчиков не закрепили за ротой, т.е. отнюдь караул им не светил и до самого дембеля ребятам пришлось, как выражался ротный, стоять на тумбе и пускать корни. По первому так и происходило. Уж и не знаю, где всё же было лучше? В карауле на два часа приходилось оставаться одному наедине с самим собой. В роте постоянно на виду у «шакалов», зато старшего периода поменьше.
Тогда, стоя на костях, я искренне им сочувствовал. Все их чмырили и предвещали тяжкую службу. Лишь один прапорщик Станкович, когда оставался ответственным в ночь, немного успокаивал:
– Ничего, это нормально, не каждому ж быть караульной собакой, в роте тоже люди нужны.
Перед самым Новым годом в караул отправили первых желторотиков. Ими оказались Гораев и Лесович. Было видно, что наш период им завидовал и мысленно ставил себя на их место.
– Расскажите потом, как там всё было! – крутился, как мышь возле них Нехайчик.