Годзилла
Шрифт:
Дорога, как и на БВП оказалась получасовой. Мы ехали по проспекту, и я смотрел в окно на дремлющий город. Хотелось спать, но нас предупредили, чтобы мы не рубились, а зубрили статьи – впереди ожидал развод внутри самого штаба и министерский полкан лично должен был опрашивать наши обязанности и статьи устава.
Штаб оказался огромным ромбовидным зданием. Я столько раз гулял на гражданке возле его окрестностей и совершенно не подозревал, что это военный объект республиканского маштаба. Нас высадили из автобуса у чёрного входа, дали несколько минут перекурить и почистить берцы. Потом Студнев построил весь состав караула и повёл во внутренний дворик. Высокие чугунные ворота уже были широко раскрыты и часовой второго поста, отдав нам воинское приветствие, беспрепятственно пропустил внутрь. По его бледному и уставшему лицу было видно,
Внутренний дворик оказался просторной прямоугольной местностью с аккуратно уложенным асфальтом и со всех сторон на него надвигали стены здания и большие окна министерства. У меня сложилось впечатление, что я попал в огромный колодец. Ощущение было жутковатым. Нас построили по постам и сменам и около пяти минут мы стояли в ожидании заступающего дежурного по штабу. Январское утро было морозным и пальцы правой руки в тонкой перчатке, крепко сжимавшей на груди шлейку АК-47, казалось уже было не разогнуть.
Помню, как дверь из чёрного входа в штаб распахнулась и от туда показался улыбчивый полкан вместе со своим помощником, таким же робким подполковником. Студнев строевым шагом проделал к ним свой торжественный маршрут, быстро откозырял, представился и вернулся на исходную. Нас развели на два шага вперед, дежурный быстро прошёлся по рядам, и не спрашивая статей, лишь поинтересовавшись, есть ли у кого жалобы и все ли могут нести службу, получив утвердительное "никак нет», ушёл. Пацаны вздохнули с облегчением и мы направились к караульному помещению.
Возле караулки нас встретила первая рота охраны, начкары обменялись рукопожатием и нас запустили внутрь.
После холода попасть в тёплое помещение было с родни райскому блаженству. Тело постепенно оттаивало и появлялся дар речи. В коридоре мы сняли автоматы и по очереди поставили их в пирамиду, специально отведенный для этого шкаф со стеклянными дверцами.
Караульное помещение, в котором мы с Гурским уже побывали накануне Нового года, казалось совершенно другим и более оживлённым. Сразу на входе, где возле двери стоял солдатик из первой роты, начинался небольшой коридор, от него на лево шёл вход в бытовку, там по обеим сторонам стояли лавки, гладильная доска, зеркало с отделениями для ниток, иголок, ножниц и прочих инструментов для починки формы. На гладильной доске стоял утюг. За гладильно доской дверь вела в небольшую сушилку. Из бытовки сразу же можно было попасть в уборную, отделанную белой плиткой, в левом её крыле было два умывальника и небольшая однокамерная душевая, в правом находился клозет с двумя писсуарами и двумя кабинками “долбанов”. Далее по коридору, с левой стороны размещалась так называемая сменяемая, комната, где на вешалках висела форма, бушлаты и плащи с тулупами, стояли тапочки для сменки, валенки и сапоги. Коридор поворачивал на право и вел в комнату общего сбора – “бодряк”. Не доходя до него, справа, размещалась столовая, весьма смахивающая на квартирную кухню с холодильником, микроволновой печью, шкафами для посуды, и тремя квадратными столами и стульями для трапезы и раковиной с умывальником. В “бодряке” посредине стоял стол, за которым сидел ПНК, напротив него телевизор с DVD и столик с газетами, журналами, нардами и дисками. По обеим сторонам телевизора находилось два окна, выходящих во внутренний дворик штаба. Возле правого окна стоял стол с двумя мониторами и видеонаблюдением за постами ближнего сектора с обзором по всему периметру корпуса Министерства обороны. За столом сидел “тэсэошник”, так называли караульного, выполняющего обязанности наблюдателя, который не отрывая взора от мониторов, следил за происходящим. От стола шёл вход в начкарку – небольшую комнатушку со столом и лежаком, где располагался начальник караула. В другом конце «бодряка» находился вход в отдыхающую - помещение с восьмью лежаками, для отдыха и сна перед заступлением на посты. В отдыхающей было весьма тепло, что позволяло укрепить сладкий сон замаявшего службой солдата. Но, как я позже узнаю, это была льготная роскошь, и на пол года вход в эту часть караулки для нас был практически закрыт. Вообще, всё выглядело скромно и не так убого.
После того, как караулку покинула первая рота, началась её кропотливая уборка. Так как у нас с Гурским был первый "золотой караул", все тяготы легли на плечи Гораева и Лесовича. Мы пристроились на сидушках в бытовке и, повторяя статьи уставов, с грустью наблюдали, как наш период неустанно
Ребята справились за час, после чего присели рядом с нами.
Вскоре на посты заступала вторая смена.
В коридорчике, на входе выстроился “ближняк” и “дальняк”. Студнев прочитал им нотацию о несении службы, и отправил смены вместе с разводящими на посты. Я остался один. Ребята из моего периода отправились нести службу вместе с другими караульными, так называемым усилением на время нашей “раступки”.
Сидя в бытовке, я делал вид, что изучаю устав и мысленно улыбался. В роте бы у меня точно не получилось скрываться от других, и предаться потоку бессознательных мыслей.
Смена на посту длилась по два часа, и за пол часа до следующего заступления третьей смены, Шмель предупредил меня, чтобы я проверил свою форму, почистил берцы и взял с собой блокнот и ручку для записи номеров машин и фамилий министерских верхушек, которые мне предстояло выучить наизусть.
Я перебирал нитки, растягивая время, по два раза перематывая портянки на ногах, в целом следуя предписаниям разводящего, создавая общую картину занятости, памятую о том, что солдат в армии постоянно должен быть отягощён какой-либо работой.
Без десяти минут до заступления на пост, в том же коридорчике уже сонный Студнев промямлил очередной смене об ответственности и отправился отдыхать, по уставу “начкару” отводилось спать днём положенных четыре часа.
Нас вывели из караулки и мы гуськом, друг за другом пошли на отмеченные места. Выйдя из больших чугунных ворот, через которые мы заходили утром, “ближняк” ушёл по постам влево, мы же “дальняк”, отправились к “уазику”. “Уазик” стоял около трансформаторной будки, и наша смена спешно погрузились в кабину.
Обогнув министерский корпус, мы проехали первый пост, на котором стоял нарядный часовой Вильков. Шмель показал ему вспышку, тот бросился отворять ворота и мы выехали в город.
– Вот оно, малый, что я тебе говорил, гражданка… - на распев сказал мне Шмель.
Я смотрел в окно на Минск и давился слюной.
Перед Государственным Цирком “уазик” свернул на право и, выехав на проспект Независимости, почти сразу на повороте остановился у невысокого гранитного здания с высокими чугунными воротами. Шлакбаум поднялся и мы въехали в его двор. Никогда раньше я не думал, что это один из министерских корпусов. За шлагбаумом на въезде, у стены здания стоял стакан, а в нём часовой ефрейтор Едловец. Ему не повезло, пришлось стоять со мной ещё два часа, на ходу разъясняя все прелести караульной службы.
В наши обязанности входило осуществлять контрольно-пропускной режим на объект, проверять пропуска, установленные в соответствии со специальными образцами и менявшимися каждые пол года, дабы избежать подделки и происков не мысленных шпионов, а так же производить допуск машин на территорию объекта. Я сразу же записал все нужные номера и фамилии. Полканы и маёришки сновали туда-сюда, отчего голова вертелась на все сто восемьдесят градусов и, казалось вскоре оторвётся вовсе. Пропуска следовало проверять спешно, сканируя взглядом водяные знаки, фамилии, нумерацию и прочие обозначения, отдавая при этом воинское приветствие, вежливо улыбаясь. Гражданским можно было не козырять, а лишь требовать временные пропуска. К подъезжавшим машинам требовалось подбегать, осматривать груз, если это была грузовая машина, смотреть пропуск на каждый ввозимый и вывозимый предмет. Полканские машины пропускались по предъявлению пропуска, некоторые из них даже не открывали окна, прислоняя документ к стеклу. Завидя же чёрную иномарку, как правило, китайскую Тайоту Кэмри с округлёнными красными номерами, тут же приходилось беспрепятственно поднимать шлагбаум с кнопки, проведённой в стакане и, вытянувшись по струнке, отдавать генералам своё раболепное почтение, далее докладывать по телефону в штаб корпуса о прибытии эпической шишки. Всего на четвёртом посту было три ключевых фигуры и один полкан, которые пропускались на территорию штаба, выражаясь словами классика “безапелляционно и уверенно”. В общем, приходилось хлопотать и быть в постоянном движении, отчего два часа пролетало, как двадцать минут.