Годзилла
Шрифт:
Прошёл тот день, когда я должен был дембельнуться. Странно, но это ни коим образом меня не огорчило. В роте ещё на пол года оставались пацаны и от этого было грустно.
Потом, на следующий день ушёл Гораев. Рацык плакал. Студнев предлагал ему остаться на контракт, но тот отказался, предпочтя вернуться в Минск и продолжить тренировать детишек в футбольном клубе.
Мы провожали его до КПП и всё расспрашивали, что он первым делом предпримет на гражданке.
Забавно было слышать о его планах приехать к себе на родину в Бобруйск и нормально посидеть с родителями.
Так на волю вышел первый из нас. И я радовался его освобождению, даже больше своего.
***
На последней поверке я выкрикнул своё "всё". Говарков заставил Муку повторить перекличку.
В роте он завёл меня в канцелярию и ещё долго распекал, мол что я, как маленький, подаю плохой пример.
Знал бы он, что значило для меня это слово...
Последние мои пол дня в роте ничем примечательны не запомнились. После пайки, которую я практически не ел, а все вокруг подтрунивали, давай, наяривай, когда ещё такого говнеца отведаешь, отсиживался в бытовке на стуле.
Заранее приготовил форму, сложил в сумку свои вещи и только ждал.
В десять часов возле штаба было финальное построение всех “годзилл”. Нас насчиталось с десяток. Полковник Лавицкий поблагодарил за службу, выдал нам личные дела и прочие документы, предупредив не шляться пьяными в форме по городу и не позорить шевроны части.
Я вернулся в роту попрощаться с пацанами, долго обнимался со всеми на взлётке, сходил в третью роту, которая была в карауле, пожать руку Ковшу. Он был весь в делах и особо не разжалобился по этому поводу. Понятно дело, кому домой, а кому ещё “огурцы” пол года отведывать.
У прапорщика был выходной, что меня весьма расстроило и я собрался уже выходить.
– Постой, Петрович, - сказал мне Рацык, - зайди хоть к ротному, попрощаться.
– Да пошёл он, гном ушастый.
– Не правильно это, братан, всё-таки год вместе, какой бы он не был...
Я прислушался к его словам и, постучавшись в дверь канцелярии, отрапортовал о своём уходе.
Студнев сидел за одним столом вместе с Лёвой. Тут же они заулыбались и стали меня расспрашивать, как да и что, чем буду заниматься. Предложили остаться на контракт, я вежливо отказал и крепко пожав обеим руки, вышел вон, сплюнув в душе им под ноги.
Секач митусился где-то во взводниках и уж с ним я точно ручкаться не собирался. Обиды никакой не было, но и чувства собственного достоинства меня пока не лишили.
Зашли с пацанами в курилку. Посидели, поболтали. Чучвага всё причитал, как мне завидует. К нам подсели два бледных сержантика из ППУ, только прибывшие из “кичи”. Десять суток за дедовщину. У них в батальоне сменился новый комбат, лютая собака и крест к тому же майор Орлов.
Я смотрел в их лишённые жизни лица. Рука с сигаретой у одного из сержантов подрагивала. Глядя на них, я всё же подумал о своём льготном положении “годзиллы”.
Подходя к КПП, пацаны ни с того ни с сего подхватили меня под руки и понесли к воротам. “Слоник” из
– Всё! – был таков.
Во дворике за КПП меня встретил старшина Карач.
– А чё это тебя никто не встречает?
– спросил он.
– Так я ж минский, сейчас в метро и дома. Друзья вечером подтянутся.
– Ну так пошли, нальёшь своему “контрабасу” за дембель.
Мы зашли в рыгаловку около метро, взяли по сотке и запить. В голову ударил хмель и я моментально размяк. Посадил Карача на троллейбус и тут же отправился в лесок, где все дембеля нашей части отмечали первые минуты свободы.
Напялил на голову берет, расстегнул бушлат с кителем, так, чтобы была видна майка с эмблемой роты и пошёл в сторону метро.
На входе женщина-контролёр спросила:
– Что, солдатик, всё?
– Да, мать, домой...
ЭПИЛОГ
Пол года пролетело незаметно. Лично для меня. На гражданке время проходит невидимо и о нём особенно так не печёшься.
Об армии я практически не вспоминал. За это время я успел всё позабыть. Один раз, правда, зимой приехал на КПП к пацанам и пару раз, гуляя вечером по городу, видел караульный “уазик”, форсирующий между четвёртым и пятым постами.
У ребят же эти пол года тянулись пыткой и полным забвением.
Лесович стал ЗКВ и демобилизовался в чине старшины, как и Потап в своё время. Студнев называл его по отчеству, а Секач не трогал.
Ниха уволился старшим сержантом, будучи ПНК.
Ранко после отсидки на кичмане за то, что был уличён комбатом, заснув за столом дежурного, остался сержантом и ходил в наряды по ГРУ.
Ратькову повесили лычки сержанта и до дембеля он отходил первым разводящим.
Индюк оставался каптёром вплоть до прихода своих настоящих “слонов”, которых я так и не увидел, и передал бразды правления наиболее изворотливому пареньку.
Чучвагу посадили на трое суток за избиение новых “слонов” и он простоял на тумбе вплоть до своего ухода. Студнев даже пренебрежительно бросил ему в руки личное дело и долго морочал ему голову с обходным листом.
Гурскому повесили ефрейтора и в карауле он получил почетное звание "белого тигра", отбарабанив пятьсот караулов. Девушка, на которой он думал жениться, бросила его за три месяца до дембеля и он хотел уйти в самоволку. Говорят, пацаны вовремя его остановили.
Мука ходил дежем по роте вместе с Карповым, тот, в свою очередь, продвинулся лишь до младшего сержанта, и за многочисленные косяки был снят с должности командира отделения, сменяясь с Мукой посуточно под жёстким прессингом Студнева. Рассказывали, как в карауле он подговаривал “слонов” не подчиняться приказам Секача, вставать на кости и держать “красных драконов”. “Слоны” послушались и Секач в бешенстве закрывшись в начкарке, звонил нашим “фазанам” и жаловался на новое пополнение. Один сделать он ничего не мог.