Годзилла
Шрифт:
Когда устанавливали каркас, я скрывался на лесопилке, брал с собой в подчинение парочку молодчиков и, приказывая им, сбивать поддоны, ложился в теньке на брёвнах, лишь бы не работать.
“Шакалы” негодовали от бездарной команды наших сержантов и ставили их перед всеми на кости.
Когда палатки поставили в третий раз, натянув на каркас брезент, мы вместе с Чучвагой и Индюком рубились внутри прямо на деревянных настилах, курили, тупились в телефон. Заслыша приближающиеся шаги, бегали из палатки в палатку, скрываясь от начальства. Наш период поглядывал на нас искоса, три наглых ефера распустились не по-детски,
– Почему вы не работаете?
– говорил в нашу сторону Гораев.
– Мы не “слоны”, чтобы пахать, - отвечал ему Индюк.
– А почему сержанты работают?
– “Слоны” вы второго периода, а не сержанты, - ехидничал Чучвага.
А потом за этим делом нас застукал Секач. Не удивительно, если ему не нашептали наши доброжелатели. Секач нагрянул в палатку в неожиданный момент и вознамерился нас наказать, причём, по его бычьим глазам было видно, что весьма жестоко, благо в палатку вскоре за ним зашёл комбат и мы тут же рассосались по задачам. Секач позже всё помыкался нас подловить, но мы то вечно филонили, удачно скрываясь с его глаз, то для своей же подстраховки, держались поблизости у вышестоящего начальства.
До поры до времени нам везло.
В итоге комбат сделал батальону охраны строгий выговор за плохую подготовку к учениям, но командир части с горем по полам одобрил всю компанию и палатки были успешно погружены по машинам.
В последний день грянул ливень и нам всем подразделением пришлось усердно поработать, погружая в кузова длинные настилы, брезент и деревянные колы для каркаса. Один лишь прапорщик вызывал во мне уважения, мокнув с нами под холодными струями непогоды.
***
Видимо, уже готовясь к отбыванию роты восвояси, я заблаговременно расслабился и натуральным образом забил болта, предвкушая т`aску и практически перестал реагировать на команды “шакалов” и их указания. Тем более, если они исходили от Говаркова, которого я считал нераступленным “слоном” среди своих же офицерских начальников.
Дошло до того, что я стал надсмехаться на его указаниями и как-то прямо со строя сказал, что он больше похож на клубного тусовщика, чем на командира взвода. Говарков уходил домой по гражданке и всем своим видом в этих розовым маечках, зауженных джинсиках и мокасинах на босу ногу, производил впечатление доброго гопника.
Говарков распустил строй, а мне велел зайти в канцелярию. Я зашёл с наглой улыбкой “деда”-полагена и предстал перед его нелепым видом.
– Ты, ефрейтор, совсем офанарел, дембелем себя почуял не хилым, видно, давно на костях не стоял?
– Я в карауле, бывало, и по два часа простаивал, так что не надо.
– Наслышан. Мне прапорщик Станкович про вас всё рассказал, какие вы бедные и как вам перепало. Да только мне по ровно, веришь? Но и зверствовать я, как Секач не собираюсь. Я лишь хочу, чтобы меня уважали.
– Тогда вам надо нас прислушиваться.
– Кого, вас, ефрейторов?! Чучвагу и Индюкова?
– Да хоть бы и так.
– Не смеши меня.
– Ну так сержанты у нас неочемные, сами видите.
– Они, по крайней мере, командиры отделений, ничего, исправятся.
– Ну а мне два месяца осталось…
– Вот по этому, товарищ ефрейтор, упор лёжа принять!
Я усмехнулся и молча встал
– Свободен!
– подняв меня, сказал он.
– И впредь, чтобы никаких пререканий. Что за быдло позиция? У тебя же высшее образование?!
***
С первого увольнения пришли “слоны”. Я заказал себе через Бохтыша пачку чипсов и, поедая их после отбоя, боковым зрением видел, как голодный Диль крутился со стороны в сторону, изнемогая от запахов бекона и смачного хруста из моей пасти.
Уже как месяц я взял за привычку слушать по телефону музыку в наушниках, всякую там панкуху и рокешник, которого мне так не хватало все эти долгие месяца, слушать громко и засыпать под её резкие ритмы до самого утра, пока Мука от греха подальше не забирал у моего сонного тела это благо.
Проснувшись на утро, я подходил к нему за телефоном.
Утром, перед отъездом роты на учения, я в очередной раз подвалил к Муке.
– Подставу ты мне залепил, Петрович. Я и забыл про тебя, а тут проверяющий нагрянул, проходил ночью по располаге, всё услышал и забрал. Так что не в обиду.
Телефон мне вернули, дежурному он был положен, а про наушники пришлось позабыть.
***
Как только батальон охраны покинул расположение части, мы почувствовали себя в своей тарелке. Вместе с ротами, как и предполагалось, на учение укатило и всё руководство, оставив в части лишь заместителя комбата капитана Головача. Это был высокий, крепкий мужик за тридцать с седеющими чёрными волосами. Характером он был кроток и наказывал только за дело. Вообще был справедливым офицером. Каждый раз, приходя с утра в роту, переодевался в спортивную форму и отправлялся на пробежку.
С Мукой мы тут же разделили своих дневальных, я заступал с Напалмом, он с Раткевичем. Напалм был хитрым и наглым шлангом, но меня слушался, стоял на тумбе исправно, тупясь в телефон и, отвечая на все звонки в роту. Раткевич был поспокойнее, на своей волне откормленным в нарядах по “стелсу” детиной. С ними за период службы я практически не общался, а в роте в душу особо не лез, да и они не жаловали ко мне с расспросами.
Наряды проходили без происшествий. Если была моя смена, я раньше отбивал Муку с Раткевичем, быстро водил их на вечернюю прогулку по плацу и без поверки отправлял спать. Тоже проделывали и они с нами.
Ночью спалось прекрасно, а вот просыпаться совершенно не хотелось. Мука едва-ли не уговаривал меня подняться с койки. Роте из четырех человек всё равно приходилось являться на плац к утреннему разводу. По началу мы вежливо пытались упрашивать друг друга будануться, понимая, как это трудно вставать, когда над тобой нет начальства, а потом вообще стали ругаться. Отныне дух вольности и лени поселился в этих ненавистных всеми казематах.
После пайки проходила смена наряда. Сперва мы по долгу тупились в оружейке, даже не пересчитывая оружия, рубились и сидели в телефонах. Сменяемый наряд тут же отправляли спать на положенных два часа, в редких случаях Головач посылал нас в подмогу другим подразделениям на уборку территории, покраску или ремонт помещений в штабе.