Годзилла
Шрифт:
Между дежурствами, в свободное время по вечерам, я таки дорвался до тренажёров, которые располагались в роте. Делал жим лёжа, тягал гантели и качал пресс, чтобы немного прийти в форму. Включал через DVD свою музыку, да погромче и жал железо.
Видимо, я был первым, кто крутил в этих стенах панк-рок и пацаны с соседней третьей роты, да и наши, натуральным образом охреневали от моих вкусов. Я даже пару раз включал свои демки и говорил всем, что это мои песни. Пацаны, прежде и не слыхавшие ничего кроме своей рэпчинки и прочей посни, только крутили у висков.
Как-то в роту зарвался майор Швока и
– Что это за разлагающие наш боевой дух пиндосовские выкрики, отставить!
По его уходу я сделал ещё громче. На зло. Протест и негодование только будоражили мою юную кровь.
***
А потом у нас в роте случился залёт. Не бывает худа без добра.
Я отправился спать в очередную из своих положенных отдыхающих, оставив Напалма на тумбе, бдить и следить за ситуацией в роте.
Где-то через час меня толчком в плечи разбудил капитан Головач.
– Просыпайся, дежурный! Раз уж твой дневальный не может нормально стоять на тумбе, стой за него!
Я вскочил, едва задремав, не понимая в чём дело. Подошёл к обескураженному Напалму и расспросил, что случилось.
Оказалось, ему страх как захотелось курить и он попросил проходящего мимом “слона” из третьей роты постоять за него пять минут на тумбочке. В это время, пока он прохлаждался в курилке, вытянув вперёд свои долговязые ноги, в роту зашёл Головач, увидел подозрительное лицо и поехало...
На мгновение я попал в какую-то прострацию, а потом, когда до меня дошло, на меня надвинулись тучи неимоверной злости и досады на грани аффекта, вобрав в себя все прежние косяки и разгильдяйства этого проштрафившегося очкарика. Я ударил его с ноги, да так, что бедняга слетел с тумбы и проехал задом по взлетке, чуть-ли не до самых дверей каптёрки.
– Петрович, братан, что ты делаешь?!
– вставая и поправляя очки, зароптал Напалм.
– Никакой я тебе не братан, чепушило! Встал на тумбу и стоишь тут до посинения! Ночью не отобьёшься!
В ответ он стал что-то мямлить. Я не слушал. Зашёл в бытовку и попытался уснуть на стульях. Ночь предстояла долгая, а отдохнуть следовало хорошо.
Напалм убирал располагу один. За это время я успел успокоиться, что всегда было свойственно моему характеру. Когда он уже заканчивал, я смиловался и сказал:
– Ладно, иди спать, но только до пяти, я тебя разбужу и сам часок вздремну.
Обрадовавшись, Напалм отошёл ко сну.
Как ни странно, будить его не пришлось, он поставил будильник и ровно в пять сменил меня на тумбе. Ночью я не спал, лазил в интернете по его телефону и, едва опустив голову на подушку, тут же заснул.
Утром в шесть часов Напалм затряс меня с такой силой, что я даже испугался.
– Вставай и пацанов буди, а то они не слышат!
Осознав, что ребята, как и я, впрочем, обленились в край, стал производить подъём. Мука воспрянул, лишь когда я облил его водой из чайника. Ворчал и сыпал матом. Однако иначе его было не добудиться. Раткевич же, перевернувшись на другой бок, заявил, что на построение не пойдет. Ещё куда бы не шло, если бы в роте было человек десять, но наша подозрительная четвёрка всегда вызывала
Я стащил с Раткевича одеяло и стал угрожать холодным душем. Раткевич остался бездвижен. Умолять и упрашивать было не в моей компетенции, тем более он сам должен был войти в положение, и я вылил на него целый чайник.
Видимо, он не ожидал такого поворота и вскочил, как ошпаренный.
Раткевич был весьма увесистым и крепким бойцом и когда эта здоровая туша с яростью стала надвигаться на меня, я поднял кулаки. Его это не остановило и он со всей тяжестью навалился на меня. Вспыхнула потасовка и Напалм с Мукой тут же встряли в драку. Я успел залепить Раткевичу по морде и его очки отлетели под ряд кроватей. На шум из третьей роты прибежал Ковш и только тогда поединок получилось усмирить.
– Ща проверяющий придёт, вы что, совсем ошалели!
На построение мы опоздали. Грозный Лавицкий сделал нам замечание, но я всё же привёл роту на развод. Раткевич ещё долго на меня дулся и объявил мне бойкот.
***
Через две недели с учений приехала рота. Это было довольно печальным для нас событием, снова погрузиться в этот уставной каламбур после немыслимого отдыха.
Лица ребят были изнемождёнными и меня, сменившегося с наряда, отправили к “холодной” разгружать грузовики с палаточным городком. Разгружали до самого вечера. Грузовики всё прибывали и прибывали. Приходилось пахать со всем батальоном. Командовал нами прапорщик Станкович и по нему было видно, что он в бешенстве.
– Э, самцы, давай быстрее! Я скоро пробивать начну и мне поценту кто здесь “слон”, а кто “фазан”!
– покрикивал он.
Прапорщик все уважал и весь батальон трудились в поте лица.
Вечером, сидя с Индюком и Чучвагой в каптёрке, мне поведали историю учений. Как оказалось, в лесу было весело. Пацаны ходили по постам, правда, в бронежилетах с касками и АК-47 наперевес, спали каждую отдыхающую и ели довольно сытно. В палатках было тепло и уютно. Чучвага рассказал, как заснул прямо на мху и Секач, уличив его, хорошенько отметелил по почкам, припомнив былое. В последнюю ночь “шакалы” напились и старлей Лёва стал бросаться с кулаками на Секача, что-то не поделив. В итоге был здорово отделан и Станок, чтобы усмирить буяна, даже связал его бичёвкой и облил холодной водой из чана, дабы тот пришёл в чувства. Вообще пацанам понравилось и было что вспомнить.
В роте же моментально усилился гнёт и нас стали не по-детски крестить. Все передвижения по части, отходы-подходы к начальству проходили строго по уставу. Нас даже заставляли обращаться друг к другу по званию и некоторое время, на виду у всех, нам приходилось устраивать на показуху. Студнев стал строже и грубее, видимо, копируя Веру, отрабатывая свои капитанские звёзды. На сержантских сборах в канцелярии метелил сержантов, больше всего доставалось, как он говорил, туповатому Нихе, пробивая с кулака по его голове. Голова Нихи и так невелика по своей природе, неведомо каким образом выносил все эти удару, обрисовываясь ссадинами и набухшими гузами. Пару раз Студнев пробивал и мою фанеру, подловив на взлетке за то, что я вовремя не сменил старый распорядок дня. Этот лопоухий гном только с виду был мелким шашком, подачи его были крепки и увесисты.