Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
миром. Только раньше он был не свободным, подпольным.
"Да у нее своя философия", - подумал Иванов и сказал:
– А что, любовь и секс - это одно и то же?
– Пожалуйста, сядьте сюда, рядом со мной. Я вам отвечу.
Отвечу на все ваши вопросы. Вы обещали ответить на все мои
вопросы. Но сначала я отвечу. Секс и любовь - это разное.
–
Ответила она нетвердо.
– Секс - это конкретно, когда двое в
постели и оба счастливы, обоим хорошо.
такое? Абстрактное, эмоции, лирика. В конце концов все эти
вздохи при луне имеют одну цель - приготовить постель.
– Выходит, любовь вы отвергаете, как мираж?
– сказал
Иванов, перейдя на диван рядом с ней.
– Совсем не значит. Я тоскую по ней, мечтаю, жажду.
Когда вы говорили о любви... Как вы говорили! Вы настоящий
человек, святой человек...
– Язык ее уже начал заплетаться.
– Если святой, тогда молитесь, - шутливо сказал он.
– И помолюсь. И расцелую. Можно вас расцеловать?
И не дожидаясь согласия, она размашисто обхватила его,
горячо, напористо впилась губами в его губы, и они оба
повалились на мягкую постель. Она прижалась к нему горячим
крепким и упругим телом, награждая обжигающими поцелуями
34
губы, глаза, щеки, лоб, уши, шею. Иванов не противился.
После он не мог вспомнить, как и когда он очутился в костюме
Адама, - сам ли он, Инна, ангел или демон сорвали с него
одежду, оставив, в чем мать родила. От двух рюмок выпитого
им коньяка он не то что не был пьян, но даже не захмелел.
Другое, прежде неизвестное ему состояние охватило его,
словно он витал в какой-то неизведанной сфере телесного
блаженства и не было на его теле ни одного дюйма, которого
бы не касались словно наэлектризованные пальцы Инны и ее
обжигающие губы. И этот огонь проникал на всю глубину его
плоти. Она была неистощима в своем искусстве, и он
мысленно и с восторгом повторял: себе: "Жена сексолога,
жена сексолога" под аккомпанемент тихого шепота ее
ласковых и нежных слов. Ему хотелось как можно дольше
испытывать это блаженство, продлить его до бесконечности.
Он почти физически чувствовал, ощущал и ее состояние
экстаза, безумства, словно вся она превратилась в шквал
испепеляющего, страстного и волшебно-сладостного огня,
которому нет ни названия ни объяснения. И когда,
обессиленные и умиротворенные, они на минуту притихли, он
вспомнил свою жену Светлану, равнодушно-вялую, холодную,
без страсти и огня, и его уязвило тоскливое чувство жалости к
самому себе за что-то потерянное давно и безвозвратно. Тогда
он
прямо ей в лицо счастливой улыбкой. А она продолжала
нашептывать ему приятные для слуха слова, какой он
необыкновенный, не похожий на других. "Сколько ж ты знала
этих, "других", которым шептала эти же слова, которых так же
осыпала поцелуями?" Мысль эта невольно задела. А она все
шептала:
– У тебя нежная шелковая кожа. Поразительно, что у
мужчины была б такая нежная кожа.
После таких слов он провел рукой по ее груди и животу и
вдруг почувствовал, что у нее совсем не шелковая и не нежная,
а грубая, даже как будто шершавая кожа. Он отдернул от нее
руку и как-то невольно стал ощупывать свою грудь. И этот жест
Инна восприняла по-своему.
– Ты не беспокойся, никаких следов, никаких фингалов я
не оставила, - вдруг сказала она, неожиданно перейдя на
деловитый тон, который был здесь совсем неуместен и
огорчителен.
– А я и не думал беспокоиться, - сказал он с вызовом.
–
Мне техосмотр никто не делает.
35
– Это я к тому, чтоб ты мне не оставил фингалов,
– оправдываясь, сказала она. - Мне ведь нельзя, я же
натурщица.
– О, нет, ты не просто натурщица; ты - жена профессора
сексологии.
В ответ она прильнула губами к его губам, и он только
сейчас ощутил, как неприятно несет от нее табаком.
Вспомнилась французское: "Целовать курящую женщину все
равно, что лизать пепельницу".
Вдруг Иванову захотелось, чтоб она ушла, остаться
одному и разобраться в сумятице мыслей и чувств. Он решил,
что произошедшее с ним не должно повториться - ни сегодня,
ни вообще никогда, и с Инной он больше не встретится.
Вместе с тем в нем пробудилась надежда, что он может,
вполне может иметь женщину, друга при одном условии, что
связывать их будет не просто постель, а любовь - великая и
святая, которая всегда жила в его мечтах.
Уже одетая и причесанная перед тем, как проститься в
прихожей, Инна спросила:
– Ты ни о чем не жалеешь? Тебе было хорошо со мной?
– А тебе?
– уклонился он от прямого ответа и, словно
оправдываясь, прибавил: - Это главное: как тебе?
– Мне очень. Тебе надо жениться. Нет, не женись, лучше
найди себе любовницу. Хорошую. Ты меня понял?
– Как ты?
– Да. Ты мне нравишься. С тобой уютно.
Он закивал головой и протянул ей руку на прощанье. Ему