Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
– А знаешь, Дмитрий, о чем я сейчас подумал? Что
касается никудышных вождей, возможно, ты и прав, пожалуй,
прав. Но нашему народу многого не хватает. И в первую
очередь - чувства национальной гордости, достоинства. Какой
народ мог семнадцать лет терпеть, как ты выразился,
откровенного выродка Брежнева? Французы, поляки, немцы,
шведы? Нет.
– Терпели, - поморщился генерал. - Немцы Гитлера,
поляки Охаба. Насчет гордости я с
чувства патриотизма. Вдалбливали в души со школьных лет
интернационал, космополитизм. Троцкий и его клика объявили
слово "патриотизм" врагом народа. Его нынешние наследники
оплевали это понятие, как реакционное, консервативное.
Заменили его своими "общечеловеческими ценностями", то
есть тем же сионистским космополитизмом, горбачевским
"новым мышлением". И вообще эти разговоры о демократии и
правах человека не что иное, как удобная ширма для
закабаления целых стран и народов. Под этими лозунгами
американцы оккупировали Гренаду, ворвались в Панаму и
похитили ее законного президента, организовали бойню в
районе Персидского залива. Это все ложь, обман доверчивых
простаков. Израиль уже сколько лет ведет преступную войну с
палестинцами, ежедневно убивает мирных жителей, попирает
элементарные права человека. И что же демократическая
Америка? Помалкивает. Потому что самой Америкой
заправляют сионисты.
Зазвонил телефон, и Иванов объявил небольшой
перерыв. Генерал сошел с помоста, сделал несколько
гимнастических движений и подошел к незаконченной
композиции "Девичьи грезы", на которую только сейчас
обратил внимание. Другие работы, стоящие в мастерской, он
как частый гость скульптора видел раньше. Эта привлекла его
внимание какой-то необъяснимой притягательной силой,
таившейся, вероятно, в изяществе обнаженной женской
фигуры, в трогательной гармонии всех ее частей. Все было
45
сработано до того живо, осязаемо, что даже отсутствие лица
никак не умаляло общего впечатления. Генерал был приятно
удивлен: ведь еще четыре дня тому назад, когда он в
последний раз позировал в мастерской, не было этой
очаровательной композиции.
– Ну и Алеша, что за Алексей! Когда ж он успел
сотворить такое чудо!
– вслух восторгался Дмитрий Михеевич.
Он вообще был страстным поклонником Иванова и высоко
ценил его талант.
– Кто она - эта Венера, где ты ее отыскал и
почему у нее нет лица? Я хочу видеть ее глаза!
– говорил он,
обращаясь к подошедшему ваятелю.
– Лицо пока не найдено,
ответил Алексей Петрович и сообщил: - Занимай свой трон, на
котором тебе осталось царствовать минут тридцать - сорок. И
поставим точку. Сейчас звонил епископ, через час он будет
здесь. Я познакомлю вас, и он освятит твой бессмертный
образ пока еще представленный в глине.
– Я это предвидел и предусмотрительно прихватил
бутылочку трехзвездного, заграничного, то есть молдавского.
Может, это будет последняя бутылка, поскольку российских
коньяков я не знаю и не представляю, как мы теперь будем
жить без грузо-армяно-молдавских коньяков. Пропадем
даром?
– Была бы "Столичная", да "Перцовка", да еще "Старка"
и "Славянская" и плюс "Кубанская".
– И пиво!
– наигранным басом добавил генерал.
2
– Дмитрий Михеевич, позволь тебе представить моего
друга, о котором я тебе говорил, его преосвященство епископа
Хрисанфа, - несколько церемонно объявил Иванов, входя в
залу, где в это время на диване сидел генерал.
Якубенко встал. Перед ним в своем пастырском одеянии
с панагией на груди с обнаженной седой головой стоял
высокий стройный мужчина с резкими чертами лица, на
котором выделялись орлиный нос, большие серые глаза и
длинная, пепельная, приглаженная борода. Епископ протянул
массивную жилистую руку Якубенко и высоким приятным
баритоном сказал:
– Рад познакомиться. Алексей Петрович мне много о вас
доброго сказал.
Не выпуская руки епископа, генерал спросил:
– Хрисанф - это имя, а как вас по батюшке?
46
– Николай Семенович, - вежливо улыбнулся епископ и
пояснил: - Хрисанф - это мое монашеское имя.
– Вроде псевдонима или подпольной клички, -
бесхитростно пошутил Дмитрий Михеевич и щелкнул
каблуками, представился: - генерал-лейтенант Якубенко,
Дмитрий Михеевич.
– Владыка, мы сегодня закончили работу над портретом
Дмитрия Михеевича, - обратился Иванов к епископу. - Не
желаете ли посмотреть критическим оком?
– С превеликим удовольствием. Хотя заранее знаю, что
портрет хорош. Алексей Петрович мастер психологического
портрета. Равных ему я не знаю в нашей скульптуре.
– Полно вам, владыка, - смущаясь, сказал Иванов. -
Вашему сану лесть противопоказана.
– Искренне, милейший Алексей Петрович. Не лесть, а
истина, - пророкотал епископ, а Якубенко вслух размышлял: