Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
разряд этих тварей, - съязвила Маша, все еще храня
сдержанность.
– Ну зачем вы так: я к вам всей душой. Предлагаю вам
отличный пост референта с окладом в два раза выше того, что
вы получаете сейчас. Работа не обременительна, у вас будет
достаточно свободного времени для творчества. Пишите
детективы. Потом могут быть солидные премии и
вознаграждения за прочие услуги и хорошее поведение.
– Лицо
его изобразило лукавую улыбочку.
152
–
Маше заговорила раненая гордость. Однако ее негодующий
вид не смутил Леонида Ильича, и он, погасив улыбку, ответил:
– Это выяснится в процессе работы. Жизнь покажет.
Фирма наша процветает и будет процветать.
"Какая
самонадеянность,
сколько
хищного
самодовольства", - подумала Маша и решила остудить его
вопросом:
– А если придут к власти наши? Ну те, кого вы называете
"красно-коричневыми"?
– Они не придут. Они опоздали. Август не повторится.
Слова его прозвучали жестоко, а глаза сощурились,
ощетинились гневом.
– Почему такая уверенность?
– Америка, Запад не допустят. ООН введет свои войска, -
резко и раздраженно ответил он.
– Это что ж - третья мировая война? Ядерная?
– Не получится. Все предусмотрено. Но оставим
политику. Лучше к делу. Поймите: у меня нет недостатка в
женщинах вообще и в претендентках на должность референта.
И смею вас заверить - самого высокого разряда, как говорится
"экстра-класс".
– Не сомневаюсь, - Маша уколола Леонида Ильича
язвительно-ироническим взглядом.
– Должна вас разочаровать:
вы получили обо мне ложную информацию. Я не из семейства
крыс. - Она встала, демонстративно посмотрела на часы. -
Благодарю вас за угощенье и участие в моей судьбе. Но
принять ваше предложение не могу.
– И, раскланявшись, но не
подав руки, направилась к выходу.
– Жаль, - бросил ей вслед Леонид Ильич и прибавил со
злорадством: - А ваши не придут. Не надейтесь.
Маша не ответила. Она спешила быстрей покинуть этот
дом. Уже на улице в ее сознании зловещим заклинанием
звучали злорадные, самоуверенные слова новоявленного
хозяина России: "Ваши не придут".
3
Это был самый долгий, самый сложный и
противоречивый день в жизни Маши Зорянкиной. Светлое,
радужное настроение, которое она испытывала еще два часа
назад после встречи с Ивановым в его мастерской, было
оплевано
переполненном вечернем транспорте она спешила домой, не
153
замечая вокруг себя таких же, как и она, торопливых людей,
раздираемая колючими мыслями. "Боже мой, и какая нелегкая
понесла меня к этому новому хозяину страны, представителю
нового гегемона, для которого деньги - превыше всего. Он
уверен, что за деньги можно все, в том числе и "прочие услуги".
говорит, что ему нужен мой талант, а глазами раздевает. У него
много этих "экстра-класс", жаждущих продать себя. А ему
нужна именно я, так решают его сухие, плотоядные губы. Он
получил обо мне информацию. От кого? Конечно, от
Панкинда... Рынок раздавит неугодные ему газеты. Да,
раздавит. А их и так немного, несущих людям правду, их
трезвые голоса глохнут в грохоте беспардонной лжи, циничной
фальсификации всевозможных "независимых", "вестей",
"новостей", "известий", "комсомольцев", эфира, где дикторы не
выговаривают половины алфавита". Маша вспомнила его
выкрик "Не придут!" Какая самоуверенность, перемешенная с
нервозностью и страхом. Ей запомнился этот страх в его
глазах, когда она сказала "наши придут".
В эту ночь Маша долго не могла уснуть. Усилием воли
она заставила себя не думать о Леониде Ильиче. Теперь она
думала об Иванове, о его творчестве, о его взглядах. Образ
Алексея Петровича, глубокий и притягательный, заслонил
собой все неприятное, отвратительное, с чем она столкнулась
в конце дня. Постепенно взбаламученное состояние улеглось,
душа обрела покой, и ей приятно думалось о том, как через
день она опять переступит порог ЕГО дома, она будет
позировать, и они свободно будут обсуждать волнующие их
проблемы бытия. Она вспомнила, что он обещал ей в другой
раз поговорить о Боге, о вере, о душе, обо всем, что было
надежно запрятано в глубинах ее сердца, и что открыть эти
глубины она могла человеку, внушающему доверие и
симпатичному ей. Таким она считала Алексея Петровича.
После ухода Маши из мастерской, после того, как они
условились встретиться через день и начать лепить ее
портрет, в душе Иванова поселился вирус суетливого
беспокойства, черты, совсем не присущей его
уравновешенному характеру. Торопливо убирая со стола
посуду, он уронил блюдце, и оно раскололось в мелкие
осколки. Вместо сожаления и досады он обрадовался: значит,