Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
его как вполне естественный в доверительной беседе. И все
же она заметила легкую растерянность на его замкнутом лице.
– Любовниц я не признаю, они не для меня, - ответил он
и посмотрел на нее строго и упрямо. - У меня могла быть
только возлюбленная.
– А разве это не одно и то же?
– Далеко не одно. Любовница - это нечто проходящее,
несерьезное, вроде легкого флирта. Возлюбленная - это
божество. Это неземное, небесное,
обожания, очарования, преклонения.
– А оно возможно - "неугасимое", не в романах, а в
жизни?
184
– Я убежден, что возможно. Хотя в жизни оно, к
сожалению, встречается нечасто. Почему-то возлюбленные
редки, как голубые бриллианты.
– У вас был голубой бриллиант?
– Не было и нет. К сожалению. Не повезло. Но я всю
жизнь искал его. Впрочем, скорее мечтал, чем искал.
– Думаю, что вы неодиноки в этом смысле.
– Легкий вздох
обронила она. - Многие мечтают, ищут и не находят. Чаще
всего стекляшки принимают за бриллианты.
– Если я правильно вас понял, вы тоже ищете голубой
бриллиант?
– Ищу.
– Влажные глаза ее доверчиво и тихо улыбнулись.
– Так, может. .
– он сделал паузу, устремив на нее слегка
смущенный взгляд, - объединим усилия и будем искать
вместе?
Она дружески и весело рассмеялась и потом, погасив
смех, сказала серьезно:
– Я поддерживаю вашу идею. Мне она нравится. Итак -
вместе на поиски голубого бриллианта.
Помолчав немного, он заговорил, как бы размышляя
вслух: - Почему я вас не встретил ну хотя бы лет десять тому
назад?
Она понимала, что его гложет, и старалась развеять его
сомнения.
– Вы все о возрасте своем, - сказала она.
– Забудьте о
нем - у вас прекрасный возраст. Вспомните Мазепу и Марию.
Или семидесятипятилетнего Гёте и шестнадцатилетнюю
Ульрику.
– Вы еще скажите, как один иранский крестьянин
женился в четвертый раз, когда ему было сто тридцать три
года, на столетней даме. У них было шесть детей и
шестьдесят пять внуков. Все это аномалии из Книги Гиннесса,
– с грустью вставил он.
Увлекшись разговорами, они ослабили внимание
Настеньке, девочке это явно не понравилось, она начала
капризничать, и Зорянкиным пришлось проститься с
гостеприимным, милым хозяином.
2
Для Маши это была бессонная ночь - ночь раздумий,
сомнений и грез. Мысленно она иронизировала над собой:
"Втюрилась, как шестнадцатилетняя девчонка", и радовалась
185
такому событию. На душе
как никогда ново. Вспоминала моряка - Олега, сравнивала.
Ничего похожего. Там было увлечение, зов плоти, своего рода
любопытство. Но не было пожара души, безумства чувств,
нахлынувших внезапно, как ураган. К Олегу даже нежности не
было такой, какую она испытывала к Иванову. "Какой же ты
прекрасный и желанный, мой Алеша, - мысленно произнесла
она и прибавила: - Необыкновенный самородок. Ты достоин
голубого бриллианта, и я буду им".
Так рассуждала Маша Зорянкина в ту бессонную ночь.
А "необыкновенный самородок", проводив Машу и
Настеньку, метался по мастерской, обуреваемый вихрем
приятных мыслей и всепроникающих чувств. Огромное,
всепобеждающее чувство овладело им безраздельно и
властно, и он всецело доверился этой стихии, покорно и
безрассудно отдал себя ей с мыслью: будь что будет. Он
полюбил Машу той вселенской любовью, о которой
безнадежно мечтал.
Законченный портрет Маши стоял рядом с композицией
"Девичьи грезы". Перед ним было две Маши, похожие и чем-то
не схожие. Лицо и глаза юной мечтательницы с ромашкой в
руке выражали сложную гамму чувств: терпеливое ожидание,
тайную надежду и легкую грусть. Другая Маша казалась чуть
старше своего двойника, на ее лице, заостренном книзу,
лежала печать гордого спокойствия, которое подчеркивал
красивый каскад прямых волос на затылке. Взгляд уверенный,
с едва уловимой иронической ухмылкой на трепетных губах.
Глаза большие, умные, обрамленные крутыми дугами бровей,
пронзительно и пытливо устремлены в пространство, в
котором они нашли какую-то очень важную для человечества
тайну."Надо формовать и затем переводить в материал, -
Удовлетворенно решил Иванов.
– И безотлагательно". У него
был блок белого мрамора и поменьше размером кубик черного
шведского базальта. Кроме того, уже лет десять, а может, и
больше лежал неиспользованный увесистый и по тяжести
равный граниту кусок толстого бивня мамонта, подаренного
ему покойным. Портрет Дмитрия Михеевича он решил
отливать в металле. Но это потом. Сейчас же в срочном
порядке надо делать портрет Маши. Хорошо бы в белом
мраморе. Но тот блок, что лежал в его мастерской, слишком
велик для ее портрета - считай, половина ценного камня
пойдет в отходы. Размеры блока позволяют вырубить в нем