Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
Сталина в истории России (о роли Хрущева, Брежнева,
Горбачева, Ельцина у них было полное единомыслие). Иванов
был убежден, что Якубенко пал жертвой оккупационных
властей временщиков, их сионистской диктатуры, которая
испробовала свои клыки на ветеранах в День Советской
Армии.
Тяжелой глыбой обрушилось на Алексея Петровича
чувство одиночества, точно он был замурован в темнице на
необитаемом острове. Москва, которая в августе
года стала для него чужой и даже враждебной, теперь
показалась оккупированной коварной сатанинской силой.
Денно и нощно эта сила с картавым акцентом (как будто
специально подбирали дикторов, не выговаривающих
половины алфавита) издевательски хохотала в эфире,
плевалась с телеэкранов, так что Алексей Петрович радио уже
давно не включал, а по телевизору смотрел только новости.
Первые девять дней после кончины генерала Иванов не
находил себе места. Работать он не мог. Что-то оборвалось в
нем, сломался какой-то механизм, без которого жизнь теряла
смысл. Само понятие "жизнь" им воспринималось как работа,
творческий труд, в который он вкладывал всю душу. В "цех" он
не заходил, старался забыть о его существовании, о
незаконченных произведениях, ожидающих рук мастера.
Чувство одиночества смешалось с чувством безысходности и
обрушилось на него тяжелой стопудовой глыбой, сбросить
которую у него не было ни сил, ни желания.
Придя домой после поминок, Иванов впервые за девять
дней заглянул в свой "цех", и первое, на чем остановился его
взгляд, был незаконченный портрет Маши, завернутый в
целлофан.
Что-то встрепенулось в нем, повеяло чем-то до боли
родным.
Маше он решил позвонить завтра. А сегодня работал
допоздна без передыха. В десять вечера зазвонил телефон,
спугнув до самозабвения увлекшегося работой ваятеля. С
комком глины в руке Алексей Петрович торопливо взял трубку.
Звонила Маша.
180
– Я не поздно вас беспокою? - не поздоровавшись,
извинительным тоном спросила она.
– Вы не спите?
– Очень рад. Я собирался вам звонить, - взволнованно
ответил он.
– Тогда - добрый вечер. Как там моя глина? Наверно,
высохла?
– Она вас ждет, - задорно ответил он и добавил: - Завтра
с утра. Можете?
– Постараюсь. К которому часу?
– Неплохо бы к десяти. А вообще чем раньше, тем
лучше. И Настеньку возьмите с собой.
– Она нам будет мешать, - нетвердо, как бы спрашивая,
сказала она.
– Нисколько. Напротив...
Его желание познакомиться с Настенькой радовало
Машу.
испытывала эти же чувства. Все эти дни она думала о нем,
несколько раз порывалась позвонить ему, но боялась
показаться навязчивой.
На другой день ровно в десять вместе с дочуркой Маша
была у Алексея Петровича. Еще дома и потом в пути она
объясняла Настеньке, что едут они в гости к дяде Леше -
Алексею Петровичу, тому, что подарил ей черноволосую куклу,
что дядя этот очень добрый (не дедушка, а дядя), что он любит
маленьких детей. Словом, произвела соответствующую
подготовку. Это важно было еще и потому, что девочка не
привыкла к мужской компании.
Алексей Петрович был несказанно рад этой встрече и не
скрывал своего восторга. С Настенькой он сразу нашел общий
язык, разложив перед ней заранее сделанные им из
пластилина фигурки, и тут же показал ей, как они делаются, и
снабдил ее пластилином: мол, попробуй лепить сама - это же
так просто и занятно. Он с первых минут покорил девочку
своим вниманием к ней. Маша ревниво наблюдала за ними и, к
своей радости, пришла к заключению, что Иванов имеет
подход к детям.
Войдя в "цех", она сразу обратила внимание на
композицию "Ветеран" и на изменение, которое сделал автор.
Теперь уже не над головой ветерана был написан лозунг, а на
щите, повешенном на грудь, - "Будь проклята перестройка".
– Да, так лучше, - сказала она, кивнув в сторону
композиции.
– Теперь нет ощущения плаката.
181
– Представьте себе - жизнь подсказала, - сообщил он.
–
Иду по подземному переходу, сидит нищий, и у него вот такой
транспарант на груди. Маша была приятно поражена, увидев
почти законченную композицию "Девичьи грезы". Осталось
только вылепить кисти рук. По просьбе Алексея Петровича она
уже привычно взошла на "трон" и приняла нужную позу: в
одной руке цветок ромашки, в другой - сорванный лепесток.
Настенька отвлеклась от своего пластилина и с любопытством
стала наблюдать за работой Алексея Петровича. И вдруг она с
непосредственным детским удивлением и восторгом
воскликнула, указывая ручонкой на композицию:
– Это мама! Моя мама.
– В больших синих глазенках ее
светились радостные огоньки. Потом обратила взгляд на
стоящий рядом почти законченный портрет Маши, звонко и
очарованно воскликнула - И тут мама! Две мамы...